Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

— В тюрьму их! — громко скомандовал Щукин, показывая на арестованных.

…Домой полковник Щукин пришёл поздно ночью. Был он усталый и хмурый, как бы вобрав в себя всю тяжесть дня. Он чувствовал, что и в разговоре с Кольцовым, и при допросе машиниста Кособродова он потерпел поражение. Но больше всего его удручали дурные предчувствия, что это только начало, что теперь он стал утрачивать власть над волей и судьбами людей. И от этого Щукин почувствовал себя одиноким и беспомощным.

Он взглянул на дверь, ведущую в Танину комнату. Под дверью лежала жёлтая и тонкая, как соломинка, полоска света. Щукин в раздумье остановился, откашлялся и постучал.

— Папа? — удивлённо и, как показалось Щукину, недовольно спросила Таня, приоткрыв дверь. — Уже очень поздно.

— Прошу прощения, но ты ведь не спишь, — возразил Щукин. — Нам надо поговорить, Татьяна! К тому же днём мне некогда. Так что придётся тебе выслушать меня сейчас.

— Ну что ж… — спокойно согласилась Таня и отступила от двери. Только сейчас Щукин заметил, что пальцы дочери выпачканы землёй.

«Видно, возится по ночам с цветочными горшками. Какая блажь!.. Вот так и мать её блажила…» — подумал он с досадой. И внезапно сухо и сдержанно сказал дочери:

— Вчера ваш знакомый капитан Кольцов ввязался возле ресторана в пьяную драку. Из-за женщины.

В широко раскрытых глазах Тани мелькнуло удивление.

— Дрался?.. Из-за женщины?.. Тут какая-то путаница. Ошибка…

Таня не могла поверить в то, что обычно сдержанный и обходительный Кольцов может ввязаться из-за какой-то женщины в драку. А если это случилось, значит, Павел Андреевич вынужден был поступить именно так.

— Нет, Таня, никакой ошибки, — стоял на своём Щукин. — Поговорим спокойно.

Дочь присела, безвольно уронив руки на колени. И этот мертвенно-покорный жест и медленно каменеющее Танине лицо вызвали в Щукине глубокую жалость, но он усилием воли отогнал её и сказал дочери все, что считал нужным сказать.

— Вспомни, Таня, маму, — воззвал Щукин к самой чувствительной струне её души, настойчиво подбирая проникновенные, убедительные слова. — Ты уже взрослая, Таня, и должна понять, что мы с твоей мамой были очень разные люди. Да-да, разные! Но разве я ей запрещал жить по её разумению, воспитывать тебя так, как она считала нужным? Я уважал её склонности и взгляды. Точно так же и с тобой… — Он выразительно взглянул на дочь — Таня смотрела прямо перед собой, и глаза её были странно недвижны, лицо — необыкновенно красивым и чужим. «Откуда у неё эта безбоязненная отчуждённость? — на мгновение испугался Щукин. — Не от слабости же! Тогда откуда? От любви? Неужели?» Но вслух, храня на лице маску строгого отцовского благодушия, продолжил: — Да, я никогда не стеснял твоей свободы. Долг — это не гнёт. Мой долг и перед тобой, и перед Россией, и перед всеми — это мой выбор… И все же есть вещи, которые невозможно допустить. Понимаешь?.. И вот твои взаимоотношения с Кольцовым как раз я допустить никак не могу. Ибо этого я не боюсь сказать, — Щукин глубоко вздохнул, — он человек низких душевных качеств. Ты знаешь мою жизнь, мой характер, наконец. Мне всегда была ненавистна в людях распущенность.

Таня быстро подняла голову, на её лице вспыхнуло упрямство.

— Он не может быть распущенным, папа! — горячо заговорила Таня. — Это не так, это не так, уверяю тебя. Ну, пожалуйста, поверь мне. — Не вставая со стула, Таня вся подалась к отцу: — Позволь мне самой поговорить с Павлом Андреевичем. Я уверена, он передо мной ничего не утаит.

— Нет! — с силой произнёс Щукин. — Я готов ещё раз повторить, что никогда ничего тебе не запрещал, что вмешивался в твою жизнь лишь в крайних случаях. А ныне я категорически запрещаю тебе видеться с Кольцовым. Если ты нарушишь этот запрет… ты уедешь отсюда. У меня нет иного выхода. — Голос Щукина стал странно хриплым, губы плотно сжались, и теперь перед Таней сидел не отец, а чужой человек с белыми, злыми, глазами…

Таня сидела молча, опустив голову. Щукин несколько раз прошёлся по комнате. Гнев его прошёл, и сейчас он испытывал к дочери только жалость.

— Таня! — Он подошёл к Тане и с опаской, бережно тронул её за плечо, но она отстранилась. — Поверь мне, моей любви к тебе, моему знанию жизни и людей. Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо, я уверен в этом… Спокойной ночи! — Он пошёл к двери и, уже выходя, обернулся.

Таня сидела, все так же опустив голову. Лица — не было видно, а поза выражала бессилие. И все же Щукин не был уверен, что одержал победу над дочерью. Ему показалось, что он потерпел в этот густонасыщенный событиями день третье поражение…

Большая луна мягко светила в окно кабинета, и, наверное, от её света лицо Фролова казалось усталым и измождённым. Заложив руки за спину, он отошёл от окна, склонился над столом. Снова бросил тревожный взгляд на недавно полученное от Кольцова донесение. Он перечитывал его много раз, знал уже наизусть и все же упорно продолжал искать скрытый смысл. Что-то его настораживало, чего-то он не мог понять в этом тексте:

«Динамит доставлен по адресу: Киев, Безаковская, 25, Полякову Петру Владимировичу. Взрывы назначены на двадцать седьмое. После операции немедленно уходите».

Вчитываясь, Фролов настойчиво снова и снова разлагал сообщение на короткие и логически последовательные фразы — так легче было из каждой выудить скрытый смысл.

«Динамит доставлен… Полякову Петру Владимировичу…» Значит, сообщение адресовано не Полякову. У Полякова лишь хранится динамит, и кто-то, получив это сообщение, должен взять его и затем произвести взрывы. Или взрыв… «Взрывы назначены на двадцать седьмое»… «назначены…» Вполне вероятно, что динамит доставили не только к одному Полякову. И человека, который каким-то образом связан с Поляковым, ставят в известность, что все взрывы назначены на двадцать седьмое, то есть в этот день контрреволюционеры предполагают провести в городе крупные диверсии.

Похоже, что это так. И все же… И все же, при всей недоговорённости сообщения, в нем было подозрительно много конкретного: адрес, фамилия, имя, отчество, дата… Бросалась в глаза и настораживала некоторая его нарочитость…

В дверь постучали, вошли двое чекистов, чётко щёлкнули каблуками.

— Ну… Что выяснили?

— Поляков Пётр Владимирович — известный в Киеве врач-невропатолог — действительно проживает по Безаковской, двадцать пять, — доложил один из чекистов со старательной обстоятельностью. — Имел большую практику. Живёт богато даже сейчас. Квартира из шести комнат. Как врача, его не уплотнили. Соседи показывают, продолжает практиковать и в настоящее время. Лечит тех, кто может хорошо заплатить… Прикажете арестовать?