Джозеф Конрад - Дуэль. Победа. На отмелях

Он заметил, что мистер Треверс внимательно глядит на него. Они поспешно отвели глаза друг от друга.

— Ему бы понравилась ваша оценка, — небрежно бросила миссис Треверс.

— Я боюсь, что он отнесся бы к ней с презрением.

— С презрением! Да ведь это и есть его настоящая сущность.

— Вы, по-видимому, хорошо понимаете его, миссис Треверс. У женщин есть талант понимания, по крайней мере, по отношению к интересующим их вещам. Это объясняется тем, что они не боятся давать волю воображению, когда оно начинает у них работать. Мужчина более боязлив в этом отношении. Женщины же рождены смелыми и обычно несутся вперед не останавливаясь, и чем больше тьма, которую они хотят исследовать, тем больше их мужество.

— Вы серьезно думаете, что я люблю ходить во тьме?

— Я говорил вообще, иначе это было бы невежливостью. Да, тьма — это лучший друг женщины. Они любят ее потому, что смелы. Но зато внезапный луч света сбивает их с толку. Говоря вообще, если они и не добираются до всей правды, то всегда подходят довольно близко к ней.

Миссис Треверс внимательно слушала. После того как д'Алькасер кончил, она некоторое время молчала и затем небрежно сказала, что в этой области у нее были чрезвычайно интересные наблюдения. Ее воспитанный собеседник подавил движение любопытства и учтиво воскликнул:

— Вот как! Интересные наблюдения! Как вам удалось создать для этого подходящую обстановку?

Миссис Треверс это показалось слишком.

— Неужели вы думаете, что я намеренно создавала ее? — с негодованием воскликнула она. — Да и как я могла бы ее создать?

Мистер д'Алькасер, словно рассуждая сам с собой, пробормотал, что женщины редко могут сказать, как они «создали ее», на что миссис Треверс скучающим тоном заметила, что каждый мужчина ограничен по-своему.

— Да, — согласился д'Алькасер, — в этом смысле у нашего брата больше разнообразия. С известной точки зрения, это для нас выгодно… Мы интересуемся… Я-то, конечно, вас не интересую, миссис Треверс. Но вот, например, Роковой Человек?

— О да, — прошептала миссис Треверс.

— Понимаю… — сказал д'Алькасер тоном таинственного проникновения. — Скажите, неужели его глупость так колоссальна?

— Она всецело объясняется его мечтами, которые далеко не плохи и создали ему его собственный мир.

— Да, я так и думал, — пробормотал д'Алькасер, — Но, знаете ли, миссис Треверс, на мой взгляд, это малоутешительно. Мир грез… Это очень плохо, очень опасно. Это почти фатально, миссис Треверс!

— Почему вы так опечалены? Почему вы считаете дурным, если человек живет в мире грез?

— Потому, что мне не улыбается перспектива быть принесенным в жертву этим маврам. Я не оптимист, вроде нашего друга, мистера Треверса, — продолжал он, понизив голос и кивая головой в сторону мистера Треверса, беспомощно съежившегося в своем кресле. — Я вовсе не считаю это фарсом, и мне почему-то очень не хочется, чтобы эти великолепные варвары после напыщенных бесед перерезали мне глотку. Почему именно мне этого не хочется, не сумею вам сказать. Если хотите, можете объяснять это нелепой слабостью.

Миссис Треверс слегка подвинулась в своем кресле, подняв руки к голове, и в смутном свете фонарей д'Алькасер увидел, как волна ее сияющих волос упала и рассыпалась по ее плечам.

Она захватила ее руками, казавшимися очень белыми, и, слегка наклонив голову, начала заплетать косу.

— Вы ужасны! — сказал д'Алькасер, следя за движением ее пальцев.

— Почему? — спросила она.

— В вас есть обреченность. Вы тоже жертва грез.

— Но не мавров? — спокойно проговорила миссис Треверс, принимаясь за вторую косу.

Д'Алькасер ждал, пока она кончит. За нею ее прозрачная тень на муслине воспроизводила малейшие ее движения. Д'Алькасер стал смотреть в сторону.

— О нет, ни один варвар вас не коснется. Если дело дойдет до этого, я думаю, что «он» убьет вас собственными руками.

Прошла минута, прежде чем д'Алькасер решился взглянуть на нее. Она откинулась назад, руки ее упали на колени, и голова с заплетенными косами вдруг совершенно изменила свое выражение. В ее мечтательно опущенном лице появилось что-то средневековое, аскетическое.

Д'Алькасер ждал, затаив дыхание. Миссис Треверс не двигалась. Со своими блестящими застежками, золотыми вышивками и переливающим шелком шарфа она напоминала фигуру, сошедшую со старого портрета. Только шея ее сверкала ослепительной белизной в красноватом свете фонарей. Д'Алькасер почувствовал что-то вроде благоговейного изумления. Он уже собирался уходить, как вдруг миссис Треверс, нисколько не меняя позы, проговорила:

— Я сказала ему, что с каждым днем нам становится все труднее и труднее. Вы сами видите, что положение невозможное.

Д'Алькасер бросил быстрый взгляд на другой край клетки, где спал мистер Треверс, сжавшись в комочек и всем своим взъерошенным видом напоминая заболевшую птицу. Очертания его фигуры терялись в полумраке, и только на макушке головы блестела лысина.

— Да, — прошептал он, — это очень печально… Я понимаю ваше беспокойство, миссис Треверс, но…

— Я боюсь, — сказала она.

Он подумал несколько мгновений.

— Что же он вам ответил? — тихо спросил он.

— Он отвечал: «Терпение».

Д'Алькасер рассмеялся.

— Да, смейтесь, — взволнованно проговорила миссис Треверс.

— Я потому и смеюсь, — прошептал он. — «Терпение»! Неужели он не понимает, как ужасно ждать?

— Не знаю. Он сказал и ушел, — сказала миссис Треверс.

Миссис Треверс посмотрела на свои сложенные на коленях руки и тревожно воскликнула:

— Чем это, по-вашему, кончится, мистер д'Алькасер?

— Ага, вы, наконец, задали себе этот вопрос. Случится неизбежное. И вы, может быть, лучше всех знаете это неизбежное.

— Нет. Я до сих пор не понимаю, что он в конце концов сделает.

— Что он сделает, я сказать не могу. Но что с ним будет, — это я знаю.

— С ним, говорите вы? С ним! — воскликнула она.

— Он разобьет себе сердце, — отчетливо произнес д'Алькасер, слегка наклоняясь над ее креслом. Он сам испугался своей смелости и молча ждал, что будет.

— Croyez-vous? [17] Есть ли у вас? (фр.) — протянула, наконец, миссис Треверс таким холодным и ленивым тоном, что д'Алькасер вздрогнул.

Неужели она так жестока, спрашивал себя он. Неужели она не замечает ничего и никого, кроме себя? Неужели ей неведомо самое обыкновенное сострадание? Ее, конечно, нельзя было заподозрить в глупости, но она, может быть, принадлежала к тем бессердечным женщинам ее класса, которые не считаются ни с чем, кроме своих собственных чувств. Д'Алькасер был шокирован и в то же время несколько обрадован: он, очевидно, зашел в своих догадках слишком далеко. К счастью, миссис Треверс не оскорбилась — она не была вульгарно мелочной. Эта мысль доставила д'Алькасеру удовольствие, ибо он не привык ожидать от людей многого. Но он не знал, как вести себя дальше: после его выпада и того приема, который встретила его смелость, не оставалось, по-видимому, ничего иного, как переменить разговор. Миссис Треверс сидела не шевелясь. «Я сделаю вид, будто подумал, что она заснула», — сказал себе д'Алькасер, замышляя отступление.