Джеймс Купер - Шпион_Последний из могикан

В конце каждой, если можно так выразиться, строфы певец делал паузу и брал особенно высокую протяжную ноту, что удивительно соответствовало чувствам, им выражаемым. Первая строфа звучала торжественно и благоговейно; вторая носила описательный характер, но в ней уже ощущалась тревога; третья же была хорошо нам знакомым страшным боевым кличем, который, срываясь с уст молодого воина, передавал всю гамму грозных звуков сражения. Последняя строфа, уподобляясь первой, опять становилась смиренной, покорной и умоляющей. Ункас трижды повторил песню и столько же раз обошел в танце столб.

Когда молодой могиканин пропел свой призыв в первый раз, его примеру последовал один из самых прославленных и уважаемых вождей ленапе, правда, исполнив на тот же мотив собственные слова. Затем, один за другим, к танцующим присоединились все наиболее известные и влиятельные воины племени. Зрелище стало устрашающим: свирепые, грозные лица вождей казались еще более жуткими от их гортанных голосов, сливавшихся в диком напеве. В этот момент Ункас вогнал в дерево свой томагавк, испустив крик, означавший его личный боевой клич. Этим он объявлял, что берет на себя предводительство в предстоящем походе.

Сигнал пробудил дремавшие страсти племени. Сотня юношей, которых до сих пор удерживало сознание своей молодости, бешено ринулась к стволу, олицетворявшему врага, и разнесла его в щепы топорами, так что от дерева остались лишь ушедшие в землю корни. Исступление было настолько безудержным, что расправа над обломками совершилась с такой же свирепостью и жестокостью, как над настоящими живыми жертвами. С одних кусков символически содрали скальп, в другие всадили острые томагавки, третьи пронзили не знающими промаха ножами. Одним словом, воинственный пыл и боевой задор выразились настолько явственно и недвусмысленно, что вскоре все поняли: это будет не просто набег, а истребительная война.

Вонзив в дерево томагавк, Ункас тут же вышел из круга и поднял глаза к солнцу — оно как раз вставало над вершинами деревьев, возвещая конец перемирия с Магуа. Молодой могиканин тут же сообщил об этом выразительным жестом, подкрепив его соответствующим криком, и возбужденные воины прервали военную игру, чтобы приготовиться к настоящему и более опасному походу.

Облик лагеря изменился. Воины, уже вооруженные и в боевой раскраске, вновь стали так безмолвны, словно вообще были неспособны к проявлению чувства. Напротив, женщины высыпали из хижин с песнями, где ликующие вопли причудливо переплетались со скорбными причитаниями; слушая их, трудно было решить, что же берет верх — радость или печаль. Никто из индианок не оставался без дела. Одни выносили наиболее ценные пожитки, другие выводили детей, третьи переправляли стариков и больных в лес, изумрудным ковром расстилавшийся по склону горы. Туда же, после краткого трогательного прощания с Ункасом, удалился и Таменунд, как всегда спокойный и сосредоточенный, хотя расстался он с молодым могиканином не более охотно, чем отец, обретший в конце концов давно потерянного сына. Тем временем Дункан, поместив Алису в безопасное место, разыскал разведчика, и лицо его явно свидетельствовало, с каким нетерпением майор ожидает приближающегося боя.

Однако Соколиный Глаз, давно привыкший к боевым песням и обрядам туземцев, не проявил особого интереса к происходившей перед ним сцене. Он лишь мельком взглянул на приготовления, чтобы оценить количество и достоинства воинов, изъявивших готовность идти с Ункасом в бой. На этот счет он остался доволен: как мы уже видели, сильная натура молодого вождя быстро увлекла за ним всех боеспособных мужчин. Уяснив себе это существенное обстоятельство, разведчик послал мальчишку-индейца за оленебоем и ружьем Ункаса на опушку леса, где, приближаясь к лагерю делаваров, молодой могиканин и Соколиный Глаз спрятали накануне оружие с двойной целью — спасти его на случай, если они вдруг окажутся пленниками, и предстать чужому племени в облике беззащитных беглецов, а не людей, могущих постоять за себя. Посылая мальчика за своим бесценным ружьем, разведчик отнюдь не пренебрег обычной осторожностью. Он знал, что Магуа явился не один и что соглядатаи гуронов по всему краю леса следят за действиями новых врагов. Следовательно, попытка самому отправиться за ружьями могла стоить ему жизни; такая же участь ожидала любого другого воина; мальчишке же опасность грозила бы лишь в том случае, если бы гуронам стала известна причина пребывания его в лесу. Когда Хейуорд подошел к Соколиному Глазу, тот как раз хладнокровно ожидал, чем кончится этот эксперимент.

Между тем посланец, мальчик достаточно крепкий и получивший все необходимые наставления, с беззаботным видом, но гордый оказанным ему доверием и преисполненный честолюбивых надежд, пересек опушку и вошел в лес недалеко от места, где были спрятаны ружья. Едва густой кустарник скрыл его смуглую фигуру, юный делавар припал к земле и с ловкостью змеи пополз к заветному сокровищу. Поиски увенчались успехом, и минуту спустя, держа по ружью в каждой руке, он уже стрелой мчался по узкому открытому проходу, окаймлявшему подножье плато, на котором был разбит лагерь. Он успел добраться до скал и с неимоверным проворством перескакивал с одной на другую, когда выстрел, донесшийся из лесу, показал, насколько обоснованны были опасения разведчика. Мальчишка ответил слабым, но презрительным криком, и тут же с другой стороны леса в него пустили вторую пулю. Однако в следующую секунду он взлетел на террасу, торжествующе поднял ружье над головой и с победоносным видом поспешил к знаменитому охотнику, удостоившему его столь почетным поручением.

Несмотря на живое участие, которое Соколиный Глаз принимал в судьбе своего гонца, он схватил оленебой с радостью, на минуту заставившей его позабыть обо всем на свете. Разведчик зорким, внимательным взглядом осмотрел ружье, раз десять-пятнадцать взвел и спустил курок, с такой же тщательностью обследовал замок и, лишь убедившись, что все в порядке, ласково и заботливо осведомился у мальчишки, не ранен ли тот. Мальчишка с гордостью посмотрел ему в глаза, но не ответил ни слова.

— Эге, эти мошенники поцарапали тебя, дружок! — сказал разведчик, беря терпеливого юнца за руку, где одна из пуль оставила довольно глубокую рану. — Приложи-ка сюда растертые ольховые листья, и все пройдет, как по волшебству. А пока что я наложу тебе повязку. Ты рано вступил на тропу войны, мой храбрый мальчик, и, наверно, унесешь с собой в могилу не один почетный шрам. Я знаю немало молодых воинов, уже снимавших скальпы, которые не могут похвастаться таким знаком отличия, как у тебя. Ступай, — закончил он, перевязав руку. — Ты станешь вождем!