Джеймс Купер - Шпион_Последний из могикан

Куперу не раз случалось иронизировать над «антипоэтичностью» Америки. «Это не страна для поэтов» [22] Cooper. Letters and Journals, v. III, p. 220 (14 июня 1836 г.). , — писал он своему другу Гриноу. И вместе с тем, парадоксальным образом, именно он открыл читающему миру в американской жизни новые источники поэзии. В его романах огромную роль играет природа его родной страны; она предстает не статически, как живописный фон, а сама принимает участие в действии: неприступные горные склоны, утесы и пещеры, озерные просторы и бурные речные стремнины, неприметные тропинки и лесные чащи по-своему определяют судьбы действующих лиц, то отдавая их во власть коварных врагов, то открывая им прибежище, неустанно испытывая их наблюдательность, выносливость и силу духа, закаляя их характер. Любимые герои Купера — Гарви Бёрч, Натти Бампо и его друзья-могикане, подобно персонажам народных сказок, понимают язык лесных шорохов, звездного неба, тумана и ветра не хуже, чем человеческую речь. Эту особенность изображения природы у Купера подметил и высоко оценил еще Белинский. Доказывая, что «явления природы могут быть предметом романа» при условии, если среди ее картин займет должное место человек, он писал: «Высочайший образец в сем случае Купер: его безбрежные, безмолвные и величественные степи, леса, озера и реки Америки исполнены дыхания жизни; его дикие, в соприкосновении с белыми, дивно гармонируют с этой девственною жизнию американской природы» [23] В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I, с. 135. .

Природа для Купера неотъемлема от жизни народа его страны, — или, точнее говоря, ее народов, ибо он одним из первых писателей США показал в своих романах трагическую судьбу индейских племен, исконных владельцев американских земель, ограбленных, обездоленных, обреченных на вымирание. Заглавие его романа «Последний из могикан», вместившее в себя эту историческую трагедию, стало крылатым словом, своего рода символом. Символическим значением обладают и не менее емкие, исполненные глубокого социально-исторического смысла образы других его романтических героев — и Гарви Бёрча, и Натти Бампо, Кожаного Чулка.

В удивительных судьбах этих персонажей раскрываются коренные противоречия американской истории, прозорливо угаданные Купером; отсюда и драматизм куперовских романов.

Та дивная гармония между людьми и природой, которой восхищался в произведениях Купера Белинский, не исключала острых конфликтов, рождалась в борьбе. Эпическая широта и величавое движение повествования у Купера сочетаются с напряженной драматичностью. Читателя поражает стремительная динамичность сюжетов Купера. Увлекательные приключения следуют одно за другим; победа оборачивается поражением, отчаяние сменяется надеждой; коварство свирепых врагов, измена мнимых друзей, слепое буйство стихий — бурь, ураганов, степных и лесных пожаров — все это подвергает новым и новым испытаниям волю, разум и отвагу героев. Превозмогая все препятствия, встающие на их пути, они свято берегут верность долгу и чести, нередко жертвуя при этом своим счастьем и благополучием. В их подвигах для Купера воплощается романтический идеал прекрасной, свободной и гармонической человечности, отрешенной от собственнического, своекорыстного эгоизма.

Этот романтический идеал граничит с утопией, но в основе своей он демократичен. В истории Гарви Бёрча и Натти Бампо отразились действительные судьбы трудового народа США. И это обусловливает глубинный драматизм повествования и в «Шпионе», и в пятикнижии о Кожаном Чулке.

«Шпион» был новаторским произведением не только потому, что автор обратился в нем к славным временам Войны за независимость США, к периоду рождения американского государства. Новаторским был самый поворот этой национально-патриотической темы, а соответственно и выбор главного героя. Двигателем действия и средоточием драматического интереса романа Купер сделал не военачальников из ставки Вашингтона и не членов Конгресса Соединенных Штатов, а безвестного коробейника Бёрча. Ежеминутно рискуя жизнью, жертвуя своим добрым именем, отчим кровом, скромным достатком, дружбой односельчан, он самоотверженно несет свою тайную службу разведчика на пограничной «ничьей земле» и в лагере врага. Свято соблюдаемый им закон конспирации заставляет его стоически принимать проклятия и угрозы своих единомышленников-американцев, считающих его агентом англичан. Только чудом избегает он позорной смерти на виселице как предатель дела американской революции, которому он отдает все свои помыслы и силы. Его подвиг не может быть вознагражден по заслугам. Нельзя не почувствовать горечи в том контрастном противопоставлении различных человеческих судеб, которое возникает в последних главах романа. Блестящий командир отряда виргинской конницы, Пейтон Данвуди, обласканный начальством, произведенный в чин подполковника, уезжает с молодой женой на свою плантацию «для поправки здоровья» (гл. XXXIII). А Гарви Бёрч уходит в безвестность, гордо отвергнув золото, предлагаемое ему Вашингтоном в уплату за его службу; его ждет одинокая скитальческая жизнь и нужда; все его достояние — пара мозолистых рук и тайное сознание выполненного долга…

В сцене прощания с Бёрчем (глава XXXIV) Купер, при всем своем уважении к личности Вашингтона, отводит ему не слишком завидную роль. Главнокомандующий намерен деньгами рассчитаться с Бёрчем за его самоотверженное служение родине; героический стоицизм разведчика, наотрез отказывающегося от денежной награды, ставит в тупик Вашингтона, выдающего свое недоумение перед лицом столь гордого бескорыстия растерянным вопросом: если не ради денег, «тогда ради чего же» рисковал своею жизнью и добрым именем Бёрч?

Ответ на этот вопрос у Купера тесно связан с его концепцией Войны за независимость. Не сомневаясь в исторической прогрессивности освободительной борьбы американских колоний, автор «Шпиона», однако, не скрывает и глубоких противоречий, возникавших уже тогда среди самих колонистов. Избрав местом действия своего романа узкую полосу «ничьей земли» между передовыми постами враждующих армий, он сумел показать не только «парадные» батальные сцены войны, но и ее изнанку.

Несмотря на общий победный пафос романа, в нем в зачаточном виде заключены и тревожные прогнозы будущего. Ведь, как выясняется по ходу действия, трусливый оппортунизм обывателей вроде Уортона-старшего или хищническое мародерство «живодеров»-скиннеров, прикрывающихся патриотическими лозунгами, составляют ничуть не меньшую опасность для дела американской свободы, чем британское оружие.

Примечателен эпизод предсмертных раздумий капитана Джона Лоутона (глава XXXIII). Купер здесь словно проецирует в образ этого лихого кавалериста, храбреца-рубаки свою романтическую рефлексию. В ночь перед своим последним боем Лоутон с непонятной ему самому «меланхолией» вглядывается в небо, озаренное луной.