Пророчица святой горы

— Странно! — говорил Клаус к себе. — Неужели эта старуха, выступающая пророчицей, действительно имеет такую власть? О, суеверие — могущественно!

Под вечер оба друзья решили пойти к пещере. После обеда Самбо бесследно исчез, и Клаус ожидал его теперь с большим нетерпением.

Наконец, верный мальчик явился, задыхаясь под тяжелой ношей жертвенных плодов, которых Бог весть откуда он брал. Тут же и был недавно зарезанный баран.

После того, как они подкрепили свои силы, они тронулись в путь. Гора теперь опять пылала в лучах заходящего солнца.

Штертебекер и Самбо переходили по большим камням, лежавшим в воде, небольшой ручей, почти кипевший.

Падавшие пары сделали поверхность камней скользкими, и то обстоятельство, что поднимавшиеся тучи паров очень мешали смотреть, крайне затрудняли переход и сделали его весьма опасным. Этот трудный переход, видимо, и был причиной тому, что сознававшие свои грехи люди не решались перейти реку или, если осмеливались, то странность этого явления природы сделало их нерешительными и они падали в глубину.

О спасении тогда, конечно, нечего было и думать, они моментально обваривались.

Наконец они достигли пещеры, из которой вытекал этот горячий ручей. Увидеть внутренность пещеры невозможно было из-за наполнявших ее паров.

Самбо опять бросился на колени, и Штертебекер должен был последовать его примеру.

Негритянский мальчик странным певучим голосом и с особенным ударением крикнул три раза имя Мириам. Потом он припал лбом к земле и остался в таком положении ждать.

Вечерние сумерки стали уже спускаться, но прошло долгое время, пока последовал ответ из пещеры.

Самбо должен был еще раз повторить свои возгласы, еще громче и еще умоляюще.

И вот, наконец, послышался ответ.

— Кто зовет? — спрашивал голос, который казалось, исходил из могилы; он был чуть слышный и глухой. Но Штертебекеру он показался раздававшимся из далекого пространства.

Впрочем он больше не удивлялся, что голос производил особое действие на ожидавших, потому что он имел какой-то очень странный звук, вероятно, из-за изгибов этой пещеры.

Возможно, что беспрестанное шипение воды способствовало тому, чтобы голос, исходящий из скал, казался нечеловеческим.

— Чужеземец приближается к твоей горе, чтобы спросить твоего совета и искать защиты, мудрая Мириам. Ты поможешь ему, хотя он и гяур. Но он благородный человек, с чистым сердцем и безгрешный, ибо он перешел святую реку с кипящей водой и не спотыкался.

Самбо сказал это на арабском языке, и потому речь его была ровная и не ломаная. Штертебекер, конечно, не понял содержания.

— Чужеземец? Гяур? — раздавалось из пещеры.

Клаус знал, что означает это слово. Это то же, что христианин, и в глазах магометан имеет презрительное значение. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что разговор был о нем.

Но возбуждение, с которым произнесен был этот вопрос, обратило на себя внимание. Казалось, голос дрожал. По-видимому, это было весьма необыкновенное, что христианин приближался к святой горе, чтобы искать совета и защиты.

Самбо отвечал:

— Да, мудрая Мириам. Это белый христианин из страны Европа…

Из пещеры раздался крик, хотя подавленный, но хорошо слышный.

Самбо задрожал. Ему становилось страшно при этом странном поведении мудрой Мириам. Неужели она рассердилась на него, что он осмелился привести христианина к святой горе?

Это видимо и было причиной, потому что раздался гневный голос:

— Отойди назад и не смей подойти ближе к пещере. Чужому гяуру скажи, чтобы подступил ближе к священному ручью, дабы пары обдали его. Слушайся!

Самбо скоро объяснил Штертебекеру ответ пророчицы и добавил на своем ломаном испанском языке:

— Самбо должен слушаться, иначе упадет в кипячий ручей; великий повелитель не подойдет очень близко к пещере, может умереть. Ходи с Самбо; вместе бежим; скорей, скорей!

— Нет, Самбо! Мы должны слушаться мудрой Мириам. Ты отойдешь назад, а я подойду к пещере. Пусть будет, что будет.

Мальчик не ответил, только с несказанным горем взглянул на Штертебекера и удалился от пещеры.

Когда Клаус совсем приблизился к пещере, он снова услышал голос; но теперь он звучал гораздо естественнее и ближе. Всесильный Боже! Голос этот ему знаком. Он слыхал его уже, в прежние, давно минувшие времена, часто, часто. Однако чувствовался в нем какой то странный, чуждый тон.

— Ты понимаешь язык арабов, чужеземец? — спрашивал голос из пещеры тихо.

Так как Клаус не понял вопроса, то он сказал на испанском языке:

— Я не понимаю твоего вопроса, дух святой горы. Но ты наверно знаешь испанский язык, на котором здесь так много говорят.

— Да, говори на этом языке, если имеешь мне что-нибудь сообщить. Но сперва скажи мне, кто ты такой и как явился сюда.

— Я немецкий моряк, на которого коварно напали рифовые пираты и выдали Мулею Сулейману.

— Немецкий моряк?! — крикнул голос вдруг на чистом немецком языке и дрожа от возбуждения.

— Как твое имя, твое имя?

— Клаус фон-Винсфельд.

— Клаус, мой Клаус! — закричала теперь пророчица, и — почтенное старческое лицо вынырнуло теперь из тумана паров. — Иди ко мне на грудь! Я — твоя мать.

Штертебекер как бы оцепенел от этого неожиданного открытия, к которому совсем не был подготовлен.

Он ожидал встретить тут европейскую женщину, злым роком заброшенную сюда; он надеялся, что эта пророчица, может быть, даст ему известия о том, что он хотел знать.

Но что эта мудрая Мириам, пророчица святой горы, пользовавшаяся всеобщим почитанием, которой все далеко кругом боялись, что эта окажется его матерью, это никогда ему и во сне не снилось.

По этому он стоял как пригвожденный и не мог двинуться с места.

Но старушка уже висела на его груди. Она перешла узкий ручей и обхватила своего любимого сына, от которого ее суровая судьба оторвала ее в течение бесконечно долгих лет и которого она здесь, в глубине Атласских гор, посреди полуцивилизованных, фанатических племен, снова нашла.

Теперь оцепенение, охватившее Штертебекера от такой неожиданности, оставило его. Да, он узнал свою любимую мать! Волосы ее уже совсем побелели, и в лице ее врезались глубокие морщины от глубокой старости, но прежде всего от лишений и печали ее несчастной жизни.

Но глаза, эти милые, добрые, кроткие, полные духом глаза, были те же самые, которые в его детстве так радостно смотрели на него.

Он обнял старушку обеими руками и горячо целовал ее в сморченный от печали и страданий лоб.

Слабо потянула его Адельгейд фон-Винсфельд в глубь пещеры. Она не хотела больше оставить найденного сына. И таким образом они долго стояли, крепко прижав грудь к груди, в блаженстве счастливой встречи после столь долгого страшного времени.