Роберт Стивенсон - Похищенный. Катриона (Романы)

- Вы хотите сказать, что вы не причастны к убийству Кэмпбелла? - в волнении воскликнул я, приподнявшись с земли.

- Скажу вам по-дружески, мистер Бальфур из Шоса: если б я собирался убить какого-нибудь джентльмена, то не стал бы убивать его в Аппине, дабы не навлекать беду на моих соотечественников, и при том не ходил бы без шпаги и пистолета, с одною лишь удочкой.

- Да, вы правы, конечно, так.

- Извольте убедиться! - продолжал Алан, обнажив кинжал и положив на него руку.- Клянусь на этом священном клинке, что не только не убивал, но даже в мыслях ничего подобного не держал!

- Слава богу, что это так! - с сердцем воскликнул я и протянул ему руку.

Алан будто и не заметил.

- Довольно,- проговорил он сквозь зубы.- Слишком много чести для Кэмпбелла, чтобы столько о нем трезвонить. Экая невидаль, право.

- Не сердитесь, Алан. Вы не можете на меня обижаться: вы же помните наш разговор на бриге. Но благо искусительные помыслы еще не есть преступление. Кто не впадает порой в искушение… Но с холодным рассудком лишить человека жизни, это ж…

Я не мог досказать фразы, я был слишком взволнован.

- Алан, а вы знаете, кто это сделал? - помолчав немного, спросил я.- Вы знаете того человека в черном кафтане?

- Признаюсь, не отчетливо помню его кафтан,- отвечал он с лукавым видом.- Мне почему-то кажется, что он был синего цвета.

- Неважно, синий ли, черный ли! Не встречали ли вы его прежде?!

- Сказать по правде, не могу поклясться. Он пробегал близко, но я, как назло, в это время завязывал башмаки.

- Алан, можете ли вы поклясться, что его не знаете?! - вскричал я в досаде, но одновременно в душе смеясь над его увертками.

- К сожалению, нет. У меня прескверная память. В ней бывают ужасные провалы.

- И все же вы не можете отрицать,- возразил я, - что вы старались привлечь внимание солдат к нам и тем самым отвлечь его от того человека.

- Допустим. Что из того? Так поступил бы всякий порядочный дворянин. Ведь мы не причастны к этому делу.

- Нечего сказать, легко нам будет оправдываться, когда нас обвинят в убийстве, к которому мы не причастны! Действительно, верно сказано, что кровь виновного - это вода, а невинного - беда.

- Видишь ли, Дэвид, у невинных всегда есть возможность оправдаться перед правосудием. Ну, а этому малому, пустившему пулю в Кэмпбелла, надеяться не на что. Разве только на вереск, чтобы погуще был. Людям, которые ни в чем не замешаны, не следует забывать о тех, кто в чем-то замешан. В этом и заключается истинное христианство. Случись все иначе, будь этот малый на нашем месте, а мы, чем лукавый не шутит, окажись в его положении, представляешь себе, как бы мы его благодарили, если б он отвлек на себя солдат.

Тут я понял: бесполезно было разубеждать Алана - столь невинен был у него взгляд, так искренне верил он в свою правоту, такая пламенная готовность к самопожертвованию во имя долга и чести (долга и чести, разумеется, по его понятиям) читалась на его лице. Мне невольно вспомнились слова мистера Гендерленда. Да, у диких горцев было чему поучиться. Я получил хороший урок. Понятие о долге и чести у Алана было перевернуто, но как он веровал в его непогрешимость, как горячо отстаивал! Он готов был в огонь идти за свои убеждения.

- Алан, я не берусь утверждать, что это и есть истинное христианство, я разумею его несколько иначе, но ваши слова утешительны. Вот вам моя рука!

И я во второй раз протянул ему руку, которую Алан с радостью принял, крепко пожал ее обеими руками и с жаром воскликнул, что я, должно быть, околдовал его, ибо он готов мне простить все на свете. Вслед за тем он сделался чрезвычайно серьезен и заметил, что время не ждет и нам обоим нужно немедля бежать из Аппина: ему - поскольку он дезертир, а мне, потому что отныне на мне лежат тяжкие подозрения в убийстве, тем более что солдаты, верно, уже всполошились и рыщут по всем дорогам, останавливая каждого встречного и поперечного.

- Я не страшусь правосудия моей родной страны! - воскликнул я с жаром, желая показать ему свою решимость.

- Как будто речь идет о твоей стране,- возразил

Алан.- Можно подумать, что судить тебя будут здесь, в стране Стюартов.

- Но ведь мы как-никак в Шотландии!

- Дивлюсь на тебя, право. Пойми наконец: убит Кэмпбелл, а стало быть, когда тебя поймают, то повезут на суд в Инверэри, во владения Кэмпбеллов, где все пятнадцать присяжных будут, разумеется, Кэмпбеллы, и Кэмпбелл из Кэмпбеллов, председатель суда герцог Аргайльский, будет сидеть петухом, раздуваясь от важности в своем кресле.

Признаюсь, от его слов мне стало несколько не по себе. Представляю, как бы я испугался, если б знал в ту минуту, сколь верны окажутся предсказания Алана. Лишь в одном он немного сгустил краски: среди присяжных, как потом оказалось, было не пятнадцать, а одиннадцать Кэмпбеллов Впрочем, и остальные четверо были у герцога на поводу, так что это нисколько не меняло дела. Но в ту минуту я ничего об этом не знал и даже упрекнул Алана в несправедливости к благородному герцогу, который хотя и был вигом, но слыл в Шотландии человеком мудрым и справедливым.

- Ах, боже мой, ну как ты не можешь понять! Да, он виг, это верно, но прежде всего он вождь своего клана, и достойный вождь. Чего-чего, а этого у него не отнять. Что подумает клан о своем предводителе, Верховном судье Шотландии, если после убийства Кэмпбелла никого не вздернут на виселице? Да, всякий раз убеждаюсь, что у вас на Равнине имеют смутное представление о справедливости.

При этих его словах я, признаюсь, не выдержал и прыснул со смеху. К моему удивлению, Алан не только не обиделся, но и сам закатился веселым хохотом.

- Да, Дэвид, здесь тебе не Равнина, а горы. Если я говорю, что надо уносить ноги, стало быть, есть причина. Конечно, не сладко ползти по вереску, есть всякую дрянь, но сидеть в кандалах в тюрьме, под караулом красномундирников, по мне, так последнее дело.

Я спросил, куда же мы побежим, и, услыша, что в Нижнюю Шотландию, воспрянул духом: уж очень не терпелось мне возвратиться в Шос и поквитаться с дядей. К тому же, по словам Алана, рассчитывать на милость суда было нечего, и, поразмыслив немного, я вынужден был это признать. Из всех смертей менее всего привлекала меня смерть на виселице. Это страшное сооружение со всей отчетливостью предстало перед моим мысленным взором (мне случалось видеть виселицу на обложке издания народных баллад). Мне сразу расхотелось иметь дело с судом.

- Эх, будь что будет. Я иду с вами,- сказал я после некоторого раздумья.

- Но имей в виду: дело нешуточное. Туго будет. Может статься, придется нам животы подпоясать. Спать будем где бог пошлет. Так что вместо подушки - кочка, одеяло тебе - небо ночное, а чуть что - в кусты, либо за кинжал. Хуже зверя затравленного! Ноги поистаска-ешь - отнимутся, но зато живы будем. Я тебе потому это говорю, что мне такая жизнь не внове. А если думаешь, есть ли другой выбор, прямо тебе скажу: нет! Либо со мной ползком да бегом, либо прямой дорогой на виселицу.