Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

У Виллема подогнулись ноги. Он обмяк, тяжело опустившись на скамейку. Через минуту встал и, шатаясь, как слепой побрел по улице.

Ян второй раз перевернул песочные часы. Время летело стремительно, и когда закончится следующий час, мне придется уйти. Странно, что в горстке песка может заключаться столько наслаждений! Конечно, там есть и прошлая жизнь Яна, – вся до последней песчинки, – но эти два часа – только наши.

– Скажи, если бы ты был великим художником…

– Если бы? – усмехнулся он. – Если бы?!

– Ты смог бы нарисовать эти песочные часы и наполнить их такой радостью, что при одном взгляде на них каждый сразу бы почувствовал, чтó произошло?

Он с нежностью посмотрел на меня.

– Ты думаешь, это случалось с кем-либо еще?

Мы лежали на его кровати. Ян сделал глоток из бокала. Повернувшись ко мне, раскрыл мои губы и влил в них несколько капель сладкого вина.

– Я хочу тебя нарисовать – такой, какая ты сейчас.

– Нет, не уходи.

Он провел большим пальцем по моей щеке.

– Разве это возможно?

На полу лежало платье Марии, которое я использовала для маскировки. Оно выглядело странно пустым, словно, выполнив свою миссию, сразу потеряло всякий смысл. Это была моя куколка: разорвав ее, я вышла на свет полностью преображенной. Я – бабочка, живущая всего один час.

Ян отрезал кусок ветчины. Я следила за тем, как ходили под кожей мышцы на его спине.

– Хочешь пожирнее?

Я с жадностью кивнула. Он положил ветчину мне прямо в рот. Грубо – но какое удовольствие!

– Я совершила грех, – пробормотала я с полным ртом. – Может, Бог закроет лицо руками и отвернется в другую сторону?

Ян покачал головой:

– Бог смотрит прямо на нас. Если Он действительно нас любит, если щедрый и благой, разве Ему не хочется, чтобы мы были счастливы?

Я проглотила ветчину.

– Твоя вера – как комок теста. Ты лепишь из нее все, что хочешь.

Он влил в мой рот глоток вина.

– Так выпей Его крови – может, тебе полегчает.

– Это богохульство!

Я выплюнула вино. Настроение испортилось.

– Я скажу тебе, что такое богохульство. Я скажу тебе, что такое грех. – Ян повысил голос. – Это когда тебя запирают в склепе вместе с человеком, которого не любишь…

– Нет…

– Который держит тебя в клетке, высасывает из тебя жизнь, чтобы согреть свои старые кости!

– Это не так!

– Который купил тебя, как одну из своих дорогих картин, а ты… позволила купить себя!

– Неправда! Ты ничего не знаешь. Он добрый человек. Не говори о нем так, слышишь? Он помогает моей матери и сестрам, спас мою семью. Без него мы бы разорились…

– Вот видишь. Он тебя купил.

Я расплакалась. Ян сжал меня в объятиях. Он целовал мое мокрое лицо – нос, глаза. Я рыдала, потому что его слова испортили наше свидание, разрушили красоту этой минуты. А струйка песка в часах продолжала падать.

– Прости, прости, любимая, – пробормотал Ян. – Я просто ревную.

– К нему?

– К тому, что у него есть все: твое прекрасное лицо, твое присутствие в доме…

Я не могла сказать ему правду – пока не могла. Я не могла сказать, что одна мысль о постели мужа вызывает во мне отвращение. И, изменяя Корнелису, я все-таки чувствую себя ему обязанной.

– Меня там нет, – произнесла я. – Я не существую в этом доме. Там лишь моя пустая оболочка – такая же, как это платье. Я оттуда ушла.

Эти слова тоже были предательством, но сказанного не вернуть.

Ян молча смотрел на меня. Я показала на гравюру, висевшую на стене рядом с гипсовыми ногами и руками. Она изображала Страшный суд. Господь в облаке света сидел над скрюченными телами.

– Можешь повернуть ее к стене? – прошептала я.

Ян вскочил и сорвал гравюру с гвоздя. Она шлепнулась на пол. Он снова нырнул ко мне в кровать – в последний раз перед тем, как кончился песок.

Виллем брел по улицам и тихо рыдал: его сердце было разбито. Вокруг царила кромешная тьма. Его жизнь тоже погрузилась во мрак. Он бродил уже давно; кажется, это был район Нювендика. Поблизости ощущалось холодное дыхание воды. Может, просто броситься в канал и прекратить эти муки?

Раздался взрыв смеха. Впереди была таверна. Из окон струился свет. Виллем услышал музыку и поющие голоса. Он колебался. Но куда еще пойти? Что ему делать теперь, когда его жизнь разрушена?

Виллем толкнул дверь. В ноздри ударил запах табака и пота. Полный зал: какие все веселые, беспечные! Музыкант в углу играл на скрипке. Женщины забирались мужчинам на колени, хихикали и елозили, устраиваясь поудобнее. Пары танцевали, спотыкаясь о мебель. Посетители чокались кружками и хрипло вопили песню:

Прислуга сновала между гостями, высоко поднимая кувшины с пивом. Виллем сел, задыхаясь в табачном дыму.

– Эй, бедолага, что случилось? Хочешь утопить печаль в вине?

Мужчина за столом смотрел на него, подняв брови. Виллем вытер нос рукавом куртки. Хныкать как ребенок – в его-то возрасте! Унизительно.

– Женщина, – ответил он. – Проблема с женщиной.

Он сказал это как человек опытный, бывалый. Парень кивнул:

– Женщины! С ними всегда одно и то же. Никогда нельзя верить этим шлюхам.

У паренька было приятное лицо. Длинный шрам, пересекавший его щеку, оттягивал уголок глаза. Это придавало ему печальный вид. Видимо, бедняге довелось повоевать.

Виллем решил, что ему можно доверять. Он рассказал своему новому приятелю, как сильно любил Марию и хотел сделать ей сюрприз.

– Вообще я человек не азартный, но тут решил попробовать. Один знакомый парень намекнул. Мол, «Адмирал Поттебейкерс» – то, что надо, цены идут вверх. Вложись сегодня, завтра зашибешь большие деньги. Мне понравилось название – я ведь патриот, рос на взморье, там постоянно ходили корабли. В продаже были и другие «адмиралы», тюльпаны часто так называют, но я выбрал эти.