Бернард Корнуэлл - Приключения Ричарда Шарпа. т2.

До бреши еще никто не добрался. Между гласисом и равелином было черно от людей из Четвертого и легкого дивизионов: смешавшись, они не знали, что делать. Кто-то решил, что здесь, под стенами равелина, безопаснее, что пушки здесь их не достанут. Но безопасно не было нигде: пушки, плетя замысловатые узоры, разработанные лучшими умами фортификационной науки, накрывали каждый дюйм рва и убивали, убивали, убивали. Правда сейчас они стреляли только туда, где движение британцев, пытавшихся достичь стен, было наиболее активным, и пространство между брешами быстро заполнялось телами убитых. Одни пушки использовали картечь в жестяной оболочке, наполненной порохом и мушкетными пулями, как охотничий патрон утиной дробью, другие – картечь без оболочки, как во флоте: ее забрасывали в ствол орудия в мешках или картузах.

Но опасность исходила не только от пушек. Защитники сбрасывали со стен все, что может убивать: в ров летели куски камня размером с голову взрослого человека, снаряды, фитиль которых подрезался до четверти дюйма и поджигался вручную, свистели вниз, рассыпая алые искры, по склону катились бочонки с порохом, из которых торчали короткие запальные шнуры с огоньками на конце. Шарп видел, как один такой бочонок, подскакивая, крутясь и бешено сверкая горящим фитилем, грохнулся в ров и взорвался прямо посреди группы из дюжины стрелков, спешивших к бастиону Санта-Мария. В живых осталось только трое, они ослепли и вопили от боли, один, переставший что-либо осознавать, рухнул прямо на горящие бревна, преграждавшие путь к новой бреши. Шарпу показалось, что он слышит, как трещит его кожа, но уверенности не было: вокруг стоял дикий шум, стонали умирающие.

Живые во рву ревели и хрипели, вдруг этот рокот перерос в крик ярости. Шарп посмотрел направо и застонал, увидев огромный людской вал: стрелки и красномундирники пошли в атаку. Отчаянно желая победы, они прорвались поверх приземистого равелина, все большее количество атакующих разбегалось по его расходящимся сторонам и, опустив байонеты, мчалось к новой бреши. Французы этого ждали: искры зажгли запалы не стрелявших ранее пушек, с трех сторон ударила картечь, и люди как будто заплясали, дергаясь под встречными железными ударами. Выжили немногие – но лишь для того, чтобы осознать: равелин заканчивается новым обрывом, глубоким рвом перед самой брешью. Пока они медлили, французская пехота добила их мушкетным огнем, и на плоской вершине равелина остались только трупы, которых было так много, что они падали вниз, оставляя темные кровавые следы на каменной кладке.

Пушки брали верх. Ров был окружен огнем. Невозможно было двинуться ни влево, ни вправо из-за горящих бревен, загромождавших его по обе стороны от двух бастионов. Такие же бревна перекрывали подходы к третьей бреши. Четыре костра, подпитываемые сбрасываемым со стен деревом, определяли, куда британцам идти: туда, где сеяли ужас пушки. А через край рва, по лестницам, торопилось все больше людей, как будто внизу было безопаснее, чем сверху, где бесновалась толпа. Ров был переполнен людьми, сотнями и сотнями вопящих людей, поднявших байонеты повыше. Картечь слизывала их, освобождая место для новых живых, которые шли прямо по телам умирающих. Пушки снова и снова изрыгали металл, превращая ров в склеп, но люди все шли и шли, в безумной храбрости атакуя врага, которого не видели и до которого пытались добраться даже на последнем издыхании.

В атаку теперь шли небольшие группы, и Шарп, скорчившись на гласисе, наблюдал, как офицер или сержант вели их вперед. Большинство гибло во рву, но кому-то, в конце концов, удалось добраться до бреши и начать подъем. Дюжина людей за секунды превратилась в шестерку; до камней стены, откуда оставалось только лезть вверх, добралось трое. На краю рва, рядом с Шарпом, начали палить из мушкетов по стенам, как будто это могло расчистить смельчакам путь. Шарп считал, что французы просто играют в кошки-мышки: по маленькой группе никто не стрелял, хотя пушки были направлены ровно в брешь. Он видел, как они отчаянно боролись за каждый фут, поднимаясь все выше и выше, пока наконец, почти случайно, враги не метнули в них камень, сбросив в ров, а на стене не появилась новая метка кровавого прилива. Другой герой-одиночка добрался аж до chevaux de frise , отбил мушкетом сабельные лезвия, воинственно закричал и был сражен невидимым с гласиса французским пехотинцем. Обмякшее, похожее на марионетку тело покатилось по склону, сопровождаемое презрительными криками французов и очередным огненным шквалом.

Шарп поднялся и двинулся направо в поисках Четвертого дивизиона и полка Южного Эссекса, но ров казался до краев наполненным смертью и полупрозрачными изломанными тенями; в плотной толпе, сгрудившейся в пространстве между равелином и гласисом, он не мог разглядеть лиц. Одни пытались укрыться за самодельными заслонами, сложенными из мертвецов, другие судорожно перезаряжали мушкеты и бесцельно палили в нависающие каменные стены, поливавшие их ответным огнем. Шарп с минуту бежал по краю гласиса, спотыкаясь на кочках и слыша постоянные разрывы картечи впереди и сзади, хотя сам был невредим. На гласисе скопилось несколько небольших групп, в основном из состава легких рот, заряжавших и стрелявших в надежде, что пуля срикошетит от амбразуры и убьет-таки хотя бы одного француза. Картечь летела выше, взрываясь на склоне гласиса, а еще дальше, за валом тел, переминались в темноте резервы: они ждали приказа, чтобы двинуться к свету, в ров – и присоединиться к сотням убитых. Шарп никогда не видел столько мертвецов.

До Тринидада оставалось полсотни ярдов, но было видно, что дела здесь не лучше, чем у Санта-Марии. Подножие бреши пятнали трупы, остатки живых с опаской подходили ближе. Изредка группы людей прорывались на равелин, но их тут же сметало с каменных стен огненным шквалом. Раздался резкий звук свистков, послышались крики офицеров и сержантов – и вот он, Южный Эссекс! Шарп видел, как плотная колонна течет по гласису, как его рота, рота Раймера, строится на краю и дает бесполезный залп по стенам, пока другие спускаются по лестницам и торопясь прыгают на мешки с сеном. Пушки ударили со стены прямо в скопившихся на краю рва людей, горячее дыхание лизнуло гласис, и Шарп увидел, что батальон, рассеченный пополам, перестраивается, смыкая ряды и подставляясь под новые выстрелы. Но они уже прорвались в ров, и Уиндхэм, чья шляпа с перьями давным-давно слетела, вытащил шпагу и повел их к бреши. Новые пушки ударили так, что эхо в городе слилось в плотный гул.

Солдаты Южного Эссекса гибли дюжинами, но батальон продвигался вперед. К ним присоединялись люди из других полков, колонна шла, напирала, их башмаки крошили камень, и казалось, что во всем мире не хватит картечи, чтобы убить столько людей. Пушкари заряжали и стреляли, наскоро чистили стволы и снова стреляли. По склону покатились зажженные бочонки с порохом, со стен посыпались снаряды, темные взрывы раскололи строй – и все кончилось. Живые стали мертвыми, брешь снова победила. Немногие, слишком немногие остались в живых – но они упрямо двигались вперед, распарывая руки о доски с гвоздями, прикрывавшие ведущий к бреши склон. Шарп увидел Лероя с зажатой в руке шпагой и неизменной сигарой в зубах: тот поглядел наверх, в ночь, и медленно, очень медленно опрокинулся назад, в ров. Последний гренадер добрался до острых лезвий на самом верху, ухватился за них окровавленными руками, потом вздрогнул, получив дюжину выстрелов в упор, и соскользнул вниз.