Бернард Корнуэлл - Приключения Ричарда Шарпа. т2.

Кертис рассмеялся:

– Конечно! Я же ирландец! Мы всегда суем нос в чужие дела. В моем случае, разумеется, знать больше о людях мне помогает работа священника. Даже о таких людях, как полковник Леру.

– А моя работа была убить его.

– Как сказал центурион на Голгофе.

– Что?

– Ничего, сын мой. Замечание дурного вкуса. Итак, капитан? – Кертис вопросительно произнес чин, и Шарп кивнул. Священник улыбнулся: – Моей приятной обязанностью будет пригласить вас в Саламанку, хоть вы и англичане. Считайте, что вы приглашены.

– Вы не любите англичан? – Шарп решил, что пожилой священник ему не нравится.

– А за что мне их любить? – Кертис все еще улыбался. – Разве червь любит плуг?

– Думаю, в таком случае вы предпочитаете французов? – Шарп все еще подозревал, что Кертис приказал не стрелять, чтобы спасти человека, назвавшегося Дельма.

Кертис вздохнул:

– Боже мой, Боже мой. Этот разговор, уж извините, капитан, становится утомительным. Хорошего тебе дня, сын мой. Подозреваю, мы еще встретимся: Саламанка невелика.

Он повернулся и продолжил свой путь, оставив стрелка раздосадованным: Шарп знал, что священник превзошел его, легко победив своим спокойствием гнев. Итак, к черту священника – и к черту полковника Филиппа Леру. Шарп двинулся дальше, вслед Кертису, голова его была занята планами мести. Леру. Человек, убивший Уиндхэма, убивший Макдональда, нарушивший слово, сбежавший от Шарпа и носивший клинок, достойный величайшего воина. Полковник Леру, самый достойный враг этого жаркого лета.

Шарп догнал своих и повел их между двух соборов, по улицам, заполненным людьми, готовыми праздновать освобождение города из-под власти французов. С бедных балконов вывешивали простыни, с богатых – флаги, из окон и с балюстрад склонялись женщины:

– Vive Ingles! [94] Да здравствуют англичане! ( исп. )

Харпер ревел в ответ:

– Viva Irlandes! [95] Да здравствуют ирландцы! ( искаж. исп. )

В руки им совали вино, бросали цветы, радостная праздничная толпа обнимала стрелков, продвигавшихся в центр города, на звуки музыки. Харпер подмигнул Шарпу:

– Вот бы лейтенанта сюда!

Лейтенант Шарпа, Гарольд Прайс, должен был с ума сойти от зависти: все девушки здесь были прекрасны и улыбались, Прайс метался бы между ними, как терьер, не знающий, какую крысу схватить первой. Одна чудовищно толстая женщина аж подпрыгивала от желания запечатлеть поцелуй на щеке Харпера. Ирландец сгреб ее в объятия, радостно поцеловал и опустил обратно. Толпа, которой это явно понравилось, взревела от восторга. Сержанту передали маленькую девочку c тощими, как спички, ногами, болтавшимися во все стороны; тот посадил ребенка на плечо. Девочка начала барабанить по макушке кивера в такт оркестру и радостно улыбаться друзьям. Сегодня в Саламанке был праздник – французы ушли: либо на север с Мармоном, либо в три окруженные крепости. Саламанка была освобождена.

Улица привела в богато украшенный двор, Шарп помнил это место по прошлому посещению города. Саламанка была университетским городом, как Оксфорд или Кембридж, и этот двор был частью университета. Здания здесь были покрыты тончайшей резьбой, достойной ювелира, захватывающим творением выдающихся мастеров-каменщиков. Шарп увидел, что люди его пораженно оглядываются вокруг: в Англии, да и, наверное, нигде в мире ничего подобного не увидишь – а ведь самые красивые места города еще ждали впереди.

Звонили колокола дюжины колоколен, в радостную какофонию вплетался армейский оркестр. Ласточки сотнями парили в небе, вились над крышами, предвещая вечер. Шарп проталкивался сквозь толпу, улыбаясь и кивая направо и налево. На одной из боковых улиц он заметил, что на дверях еще остались пометки мелом от французских офицеров, бывших здесь на постое. Сегодня в эти дома вселится Шестая дивизия, принятая куда более радушно: британцы платили и за комнаты, и за еду. Французы ушли. Шарп улыбался: Леру пойман в ловушку, заперт в фортах. Он начал подумывать, как остаться здесь до тех пор, пока Шестая дивизия не пойдет на приступ.

В конце улицы, в арке виднелась площадь, Шарп разглядел над головами толпы ритмично покачивающиеся кончики байонетов. Харпер спустил девочку с плеча, дав ей присоединиться к толпе, выстроившейся поглазеть на парад, и парни из легкой роты двинулись вслед за Шарпом в сторону арки. Как и все стрелки в роте Шарпа, Харпер был здесь зимой 1808 года и помнил, что дальше лежит главная площадь, Plaza Mayor , именно там Шестая дивизия должна построиться для торжеств, посвященных входу британцев в Саламанку.

Перед выходом на площадь Шарп остановился и поглядел на Харпера:

– Пойду искать майора Хогана. Смотри, чтобы ребята не разбредались, в десять встретимся здесь же.

– Да, сэр.

Все стрелки, не исключая Харпера, были отъявленными мошенниками, типичными представителями тех пьяниц, воров, убийц и беглых каторжников, составлявших лучшую пехоту мира. Шарп улыбнулся:

– Можете выпить, – в ответ раздались ироничные возгласы, и он поднял руку, требуя внимания: – Но чтобы никаких драк. Нам здесь быть не положено, а чертова военная полиция с удовольствием выбьет из вас дурь. Так что ни во что не ввязывайтесь и следите, чтобы остальные ни во что не ввязывались, ясно? Держитесь вместе. Можно напиться, но никого из вас я домой не понесу, держитесь на ногах.

Шарп давным-давно свел весь армейский устав к трем простым правилам. Его люди должны были сражаться не хуже, чем он сам. Они не должны были воровать, кроме как у врага или когда умирали от голода. И они никогда не должны были напиваться без его разрешения. Парни радостно ухмыльнулись и потрясли флягами вина, которых им насовали: похоже, головы у них будут с утра гудеть невыносимо.

Оставив их, Шарп начал проталкиваться через толпу в арке. Он знал, чего ожидать, но на мгновение у него все равно перехватило дух от красоты места, которое он считал лучшим в мире: Plaza Mayor , главной площади в Саламанке. Ее закончили лишь три десятка лет назад, а строительство продолжалось в два с половиной раза дольше, но потраченное время того стоило. Дома, окружавшие площадь, прижимались друг к другу, в каждом было три этажа, возвышавшихся над аркадой, к каждой комнате примыкал кованый балкон. Строгость убранства зданий была сглажена декоративным орнаментом, резными гербами и балюстрадой с острыми шипами, четко выделяющимися на фоне неба. По северной стороне площадь ограничивал великолепный Palacio [96] Дворец ( исп. ). , более высокий и богатый, чем окружавшие его дома, а восточную, залитую лучами закатного солнца, занимал Королевский павильон. Камень, из которого были построены здания, казался золотым; тени тысяч и тысяч балконов, ставень, элементов резьбы, шипов балюстрады вырисовывались на мостовой. Плаза была огромна, она символизировала величие, гордость и могущество, хотя и была общественным местом, принадлежащим гражданам Саламанки. Самый последний бедняк мог, проходя, замедлить шаг и почувствовать себя в личных покоях короля.