Бернард Корнуэлл - Приключения Ричарда Шарпа. т1.

Полковник пожал плечами.

– Тут и думать нечего. Либо вы становитесь богачом, либо умираете за короля Георга.

Оставив картежников, Шарп вышел из палатки и медленно побрел по лагерю. Он и впрямь размышлял над предложением Полмана, по крайней мере пытался, и искал для этого какое-нибудь тихое местечко, но тишину нарушали крики солдат, устроивших собачьи бои, и злобное рычание сцепившихся псов. В конце концов ему попалась пустынная полянка неподалеку от пикета, охранявшего верблюдов, на которых Полман перевозил ракеты. Улегшись на сухую траву, Шарп заложил руки под голову и уставился на звезды, проглядывавшие сквозь белесую пелену дыма. Звезд было много. Может быть, целый миллион. Ему всегда казалось, что ответ на все загадки жизни кроется где-то там, среди звезд, однако, сколько он в них ни вглядывался, ответ не давался. В приюте Шарпа однажды выпороли за то, что он таращился на ясное ночное небо через потолочное окно в мастерской. "Ты здесь не затем, чтоб пялиться на небо, – рявкнул надзиратель, – а чтоб работать!" Слова он подкрепил ударом хлыста, после чего Шарп покорно опустил глаза на толстенный замасленный пеньковый канат, который ему надлежало распустить. Канаты использовались в качестве бонов в лондонских доках, а когда изнашивались и почти перетирались, их отправляли в приюты. Там толстенные веревки распускали, и пряди продавали для набивки мебели или добавления в стенную штукатурку. "Учись ремеслу, парень", – снова и снова повторял мастер, и Шарп постигал азы. Но только другого ремесла. Он учился убивать: зарядить мушкет, загнать пулю, выстрелить. Применять это ремесло на практике доводилось пока еще не часто, но ему это нравилось. Он помнил Малавелли, помнил залп по врагу, помнил тот восторг, который охватил его, когда вместе с пламенем, дымом и свинцом из дула мушкета как будто вырвались спрессованные в пулю горести, обиды, ненависть и злость.

Сержант не считал себя несчастным человеком. В последние годы армия была добра к нему, но душа его оставалась неспокойной. Шарп не знал, в чем дело и что не так, потому что никогда не умел рассуждать. Другое дело – действовать. Вот в этом он был хорош. Когда возникала проблема, он обычно находил решение, но с отвлеченными понятиями, с рассуждениями вообще у него получалось плохо. Однако сегодняшняя проблема требовала именно рассуждения, и Шарп старался рассуждать, всматриваясь в звездное небо с надеждой, что оно как-то поможет, что ответ придет оттуда, но звезды только мигали и сияли.

Лейтенант Шарп. Странно, но ничего удивительного в этом он не обнаружил. Звучало, может быть, непривычно и даже смешно, но не дико. Ричард Шарп, офицер? Мысль запала в голову, и выгнать ее оттуда не получалось. Он попытался убедить себя в том, что такое невозможно – по крайней мере, в британской армии. Но мысль не уходила. То, что было невозможно там, представлялось вполне возможным здесь, в армии Полмана, который и сам был когда-то сержантом.

– Вот зараза! – вслух выругался Шарп, и какой-то верблюд рыгнул ему в ответ.

Восторженные крики солдат приветствовали смерть одного из псов. Где-то неподалеку кто-то играл на причудливом индийском инструменте, перебирая длинные струны и исторгая из них печальные, заунывные звуки. В британском лагере солдаты, наверное, пели бы, здесь же никто не пел. Люди были голодны, хотя голод никогда еще не мешал человеку драться. По крайней мере, Шарпа он не останавливал. А раз так, то эти голодные солдаты могли драться, и им нужны были офицеры, а от него требовалось только подняться, пойти в палатку Полмана и стать лейтенантом Шарпом, мистером Шарпом. Он не сомневался, что был бы хорошим офицером. Гораздо лучшим, чем, например, Моррис или любой из молодых лейтенантов полка. Из него уже получился хороший сержант. Чертовски хороший сержант. И Шарпу это нравилось. Его уважали. И не только из-за нашивок на рукаве. Не только потому, что он подорвал мину в Серингапатаме. Он заслужил уважение тем, что хорошо делал свое дело, был тверд и справедлив. А главное – он умел и не боялся принимать решения. Да, ключ был именно в этом. Ему нравилось принимать решения, нравилось то уважение, которое приносила ему эта решительность, и Шарп вдруг осознал, что всю жизнь искал и добивался именно уважения. А каково было бы вернуться в приют с галунами на мундире, золотом на плечах и саблей на боку! Вот такого уважения он хотел. Уважения ублюдков из приюта на Брухауз-лейн, которые говорили, что ему никогда не подняться, что он ничтожество, которые пороли его за то, что он был никем, уличным подонком. Да, вернуться туда было бы здорово! На Брухауз-лейн! Он – в расшитом золотом мундире, с саблей и обвешанной драгоценностями мертвого султана Симоной под ручку, и они – кивающие, как утки в пруду, снимающие шляпы, пристыженные. Лучшего и не придумать. На минуту Шарп позволил себе поддаться мечте, но тут из палатки неподалеку от шатра Полмана донесся сердитый крик, за которым мгновение спустя последовал выстрел.

Все замерло на миг, как будто выстрел положил конец пьяной драке, затем Шарп услышал чей-то приглушенный смех и стук копыт. Лошади прошли довольно близко и растворились в темноте.

– Назад! Вернись! – крикнул кто-то по-английски, и сержант узнал голос Маккандлесса.

В следующий момент он уже сорвался с места.

– Назад! – снова крикнул Маккандлесс, и за криком последовал второй выстрел.

Полковник взвыл, как пес, которого огрели плеткой. Теперь кричали уже несколько человек. Игравшие в карты офицеры бежали к палатке Маккандлесса, за ними неслись телохранители Полмана. Шарп обогнул костер, перепрыгнул через спящего на земле солдата и вдруг увидел одинокую фигуру человека, спешащего в противоположном направлении. Незнакомец держал в руке мушкет и шел, пригнувшись, как будто хотел остаться незамеченным. Шарп без колебаний рванулся к нему.

Обнаружив преследователя, беглец ускорил шаг, но быстро понял, что скрыться уже не успеет, и, остановившись, повернулся навстречу Шарпу, выхватил штык и одним движением вставил его в бороздку на дуле мушкета. Сержант с опозданием увидел блеснувшее в лунном свете длинное лезвие, белый оскал зубов и вылетевшее из темноты острие. Он бросился на землю, поднырнув под штык, скользнул по траве, обхватил чьи-то ноги, рванул на себя, и незнакомец упал, завалившись на спину. Левой рукой Шарп отбросил мушкет, локтем правой врезал в оскаленный рот. Противник попытался пнуть его коленом в пах и одновременно ткнуть пятерней в глаза, но сержант перехватил руку и впился зубами в растопыренные пальцы. Незнакомец вскрикнул от боли. Шарп сжал изо всех сил челюсти и, продолжая бить, выплюнул откушенную фалангу в перекошенную рожу.