Бернард Корнуэлл - Приключения Ричарда Шарпа. т1.

У него на миг замерло сердце – распахнулась дверь собора и вышли двое часовых, поправляя на ходу кивера. Шарп подумал, что сейчас они все увидят, и стиснул кулаки, а рядом с ним Тереза шевелила губами в беззвучной молитве.

– Шарп!

Он вздрогнул, повернулся и увидел Лассау.

– Вы меня напугали!

– Это все нечистая совесть. – Немец из дверного проема кивком указал на подножие холма. – Мы открыли в доме дверь. Подвальную.

– Я вас там найду.

Он собирался поджечь запал и отбежать к выбранному ими дому с глубоким подвалом – его дверь отворялась с улицы. Лассау не уходил. Он смотрел на двух сержантов, на часовых, которые не обращали на них внимания.

– Просто не верится, дружище. Что ж, надеюсь, вы поступаете правильно.

И я, подумал Шарп, и я надеюсь. Бред, чистой воды бред!

Он обнял девушку здоровой рукой и посмотрел на сержантов – те держались ближе к каменным трубам, преграждавшим путь повозкам, к торговым прилавкам. Часовые смотрели на сержантов и не видели ничего странного в том, что двое военных несут бочку; они даже не пошевелились, когда Харпер и Хельмут поставили ее совсем рядом с маленькой дверью собора.

– Боже! – прошептал Лассау, глядя, как Хельмут опускается подле бочонка на корточки и расширяет пробоину, чтобы огонь добрался до оставшегося пороха.

Харпер прошел двадцать ярдов и заговорил с часовыми о каких-то пустяках, и Шарп с тоской подумал, что сейчас этим людям придется умереть. Ведь они видят, как немец крошит дерево! Но нет, они как ни в чем не бывало смеялись над шутками Харпера, и наконец Хельмут поднялся, зевнул и пошел назад, а ирландец помахал часовым на прощанье и зашагал следом.

Шарп достал трутницу и сигару, дрожащими руками постучал кремнем об огниво, подул на льняной фитиль, поднес к нему сигару и втягивал через нее воздух, с ненавистью ощущая табачный вкус, пока не затлел ее кончик.

Лассау оцепенело смотрел на него.

– Вы уверены?

Шарп пожал плечами.

– Уверен.

В дверном проеме появились сержанты, и Лассау обратился к Хельмуту по-немецки, затем сказал Шарпу:

– Желаю удачи, дружище. До встречи через минуту.

Шарп кивнул, немцы ушли, а он снова затянулся. И посмотрел на ирландца, все еще стоящего в дверях.

– Уведи Терезу.

– Нет, – решительно сказал Харпер. – Я с вами.

– Я тоже. – Тереза улыбнулась Шарпу.

Он взял девушку за руку и вывел ее на улицу. В сером небе над собором разливался перламутр, высвечивая жгуты облаков. Все сулило прекрасный день.

Шарп снова глотнул табачного дыма, и перед его мысленным взором замелькали образы людей, которые строили собор, вырезали на каменных стенах у дверей лики святых, молились на коленях на широких плитах пола, венчались, крестили детей в гранитной купели, лежали в гробах между колоннами алтаря. Он вспомнил сухой тон генерала: «Вы должны, Шарп!», священника, забеливающего алтарную загородку, батальон с обозом жен и детей, трупы в погребе…

Шарп наклонился и поднес сигару к пороху, и взметнулись искры, и раздалось шипение, и огонь пустился в путь.

Первый снаряд из уродливой короткоствольной гаубицы, укрытой в глубоком окопе, взорвался на рыночной площади, из грязного дыма вырвались огненные иглы, и бесчисленные чугунные осколки понеслись во все стороны. Взрыв не успел утихнуть, а Шарп – опомниться, когда на мостовую упало второе французское ядро, подпрыгнуло, докатилось до порохового бочонка в считанных ярдах от собора. Часовые бросились в укрытие. Ядро лопнуло с грохотом и пламенем, и Шарп понял, что не успеет добежать до погреба. Он схватил за руки Терезу и Харпера.

– В печи!

Они вбежали в пекарню, перепрыгнули через прилавок. Капитан схватил девушку в охапку и толкнул головой вперед в большую кирпичную пасть хлебной печи, Харпер втиснулся во вторую, а Шарп, дожидаясь, когда Тереза заберется поглубже, услыхал взрыв за спиной – довольно слабый, ненамного громче разрывов французских снарядов и ответных выстрелов португальских батарей, и он, ныряя в печь следом за девушкой, понял, что взорвалась бочка, и подумал: выдержала ли дверь собора? А может, патроны уже убраны?

И тут раздался новый взрыв – мощный, зловещий, – а когда грохот утих, как залп на далекой батарее в густом тумане, пошла неудержимая трескотня – рвались патроны, воспламеняя друг друга.

Скорчившись, подобно утробному плоду, Шарп пытался вообразить, что происходит в соборе. Зловещие огни, кровавые отсветы, новый, более мощный взрыв… Он понял, что пламя добралось до боеприпасов, сложенных на верхних ступеньках крипты, и теперь уже ничего не исправишь. Часовые в соборе обречены, лики на огромной загородке алтаря последние секунды смотрят вниз, свечи у распятия сейчас будут сметены ударной волной.

Лопнуло третье французское ядро, по стене пекарни хлестнуло осколками, и все утонуло в нарастающем грохоте – в первой крипте патрон за патроном, тюк за тюком взрывались боеприпасы Альмейды. Острые язычки пламени приближались к облегченному пологу, люди в глубокой крипте стояли, наверное, на коленях или метались в панике среди бочек с порохом для огромных пушек.

Шарпу казалось, что грохот способен только расти, что это последний звук на земле, – но внезапно он сменился тишиной, вернее, приглушенным треском огня. Понимая, что рисковать глупо, капитан все-таки приподнял голову и выглянул в щель между кирпичами и чугунной дверцей. Ему не верилось, что кожаный полог выдержал взрыв патронов.

И в этот миг холм всколыхнулся. Грохот примчался не по воздуху, а сквозь землю, точно стон скалы, и весь собор обратился в пыль, дым и кровавое пламя, пронизавшее чернильную мглу.

Французские артиллеристы позабыли о своих орудиях, вскарабкались на бруствер и крестились, глядя на низкие серые стены. Городской центр исчез, превратился в громадный костер, в клубящееся облако тьмы, которое росло вверх и вширь. В алых сполохах виднелись огромные камни, бревна, летящие, точно пух из распоротой перины, – а затем на людей обрушились ударная волна и страшный раскаленный ветер. Казалось, все громы мира слились в один мгновенный гром, все кары небесные соединились в одно мимолетное видение апокалипсиса.

Собор исчез, его поглотило пламя, замок рассыпался, как будто был сложен из детских кубиков. Факелами вспыхивали дома. Взрыв захватил север города, снес крыши с половины южного склона.

Свод пекарни обрушился на печи. Шарп, оглушенный и ослепленный, задыхался в густой пыли и раскаленном воздухе, а девушка держалась за него, молясь и прощаясь с жизнью.

На крепостных стенах гибли португальцы, ближайшие к собору укрепления были разбиты вдребезги, рвы наполнились камнями и трупами – сквозь крепостную стену к центру города теперь вела широкая ровная дорога, а порох все рвался, над Альмейдой поднимались новые клубы дыма и корчились новые языки пламени, и холм содрогался в конвульсиях. Наконец чудовищные взрывы стихли, остались только огонь и мрак, и запах ада, и ужас ошеломленных людей.