Владимир Топилин - Серебряный пояс

— А как же твое настоящее имя?

— Катериной меня зовут. В честь Императрицы, изменившей судьбу рода нашего, — и с гордостью, статно выправила грудь. — Графиня Екатерина Григорьевна Тихонова!

— Как же так? Она вашему роду столько горя принесла, а матушка твоя, нарекая тебя, зла не помнила? — не понимая логики, вскинул брови Бедовый.

— Во зле надежды нет! — просто ответила бабка Ветлужанка. — Не помни зла человеческого, и душа твоя не зачерствеет, сердце не засохнет, помыслы будут светлыми и чистыми. Будь таким — и воздастся тебе за это! Не на том свете, а на этом, при жизни люди будут чтить имя твое как благодать совершенную! На том и должен держаться мир первозданный!

С этими словами бабка дунула на лучину. В избе стало темно.

Влас шагнул за порог, осторожно закрыл за собой дверь. В голове — сумбур. Рассказ старой старательницы, оказавшейся графиней, произвел на него несравнимое ни с какими другими судьбами впечатление. Жизненный путь рода Тихоновых, как злая сказка о перевоплощении красавицы в чудовище. Вот уж действительно, из князя в грязи. Неисповедимы пути твои, коварный кузнец человеческих судеб. Поставить бы в этой истории добрую точку после славного конца, доказать справедливость победы добра над злом, вернуть Екатерине Григорьевне Тихоновой принадлежащий ей титул высокосветской графини. Да только слишком запутаны вожжи старой истории. После векового отрешения, смены нескольких поколений дома Романовых сейчас вряд ли кто вспомнит графа Тихонова. В головах правителей мира сего другие, более важные заботы. Да и кто сейчас поверит в исповедь никому не известной старушки? Как не поверят ей в истинную принадлежность фамильной ценности бирюзового перстня. Скажут, украла, купила, нашла. Вдобавок к досточтимому, уважительному возрасту бабке Ветлужанке припишут старческий маразм.

Хоровод мыслей Власа метался от раскаленной печи к ледяной проруби. Бедовый не мог поверить в тесную связь Петруши с бандитами. Если он действительно наводчик, то какой тяжелый крест грешника висит на его шее под видом представителя Всевышнего? Это было невозможно представить. Но если допустить мысль, что кто-то украл у него перстень, следствие опять упирается в тупик: кто это мог быть?

Узкая дорога вьется по займищу таежной реки. Скалистые прижимы с правой стороны, беспокойный Кизир с левого бока образуют многочисленные препятствия для передвижения. Избитый сотнями тысяч лошадиных ног путь мечется по прибрежному займищу загнанным зайцем, взбирается на крутые перевалы, падает с крутого склона пикирующим ястребом, скользит змеей у самой воды под вертикальными скалами и вновь углубляется в густой, высокоствольный лес. Вытягивая на пригорок груженые телеги, утопая в грязи, лошади храпят от натуги, хрустят на зубах удилами, тяжело дышат взмыленными боками. Возчики понукают бедных животных, бьют хлыстами, ругают проклятую дорогу. Оглобли трещат под напором напряжения. Колеса стонут под давлением. Грязь чавкает под ногами копыт. Давая коню короткий отдых, кто-то разводит костер. Другой хозяин с гонором кричит на горячего мерина, не давая ему пить. Одни везут продукты на золотые прииски. Другие, им навстречу, торопятся в город на рынок.

Дорога жизни. Золотой путь, соединяющий глухие, таежные прииски и уездную губернию. Когда впервые здесь ступила нога человека, неизвестно. Сколько лет по взбитой грязью трассе передвигаются продуктовые караваны, не знает никто. Как много было вывезено из тайги золота, невозможно представить. Сколько людских душ принял в себя Батюшка Кизир, ведают его холодные воды. В определениях топонимических терминов с тюркского языка Кизир переводится как Режущий. Стремительная, холодная вода на всем своем протяжении режет многочисленные каменные преграды, раздвигает горы, точит камни, срывает с берегов своих могучие кедры, дробит в щепу зажатых скалистыми тисками порогах отжившие деревья. Буйный, неукротимый нрав Кизира невозможно понять. За один час от дождя и подтаявшего снега река может поднять уровень воды на полтора метра. И тут же укротить свой пыл под ласковыми лучами солнца до спокойного состояния. Коварные, непроходимые пороги ежегодно забирают положенную дань жертвоприношения человеческими душами. Но в опытных, лоцманских ладонях Кизир — верный друг и помощник человеку. Многие охотники, рыбаки, перевозчики всевозможного груза поднимают вверх по реке на шестах утлые долбленки. Умело используя прибрежные струи и прибой, матерые сплавщики уверенно ведут свои проверенные на прочность временем лодки. Вверх по реке — на шестах. Вниз по течению — на лопашне (лопатке). Перевозить груз на семиметровой лодке-долбленке легче, быстрее, проще, чем на лошади. Многие артельщики пользуются этими условиями, имеют договор с местными лоцманами, которые за определенную плату доставляют продукты и товар до конечного пункта назначения — таежного поселка Зимовье. Там конная тропа прощается с Кизиром, уходит тайгой в сторону от реки, на многочисленные прииски Серебряного пояса и поймы реки Чибижек. Однако значительная часть старателей раз в году на лошадях — верхом и на телегах — самостоятельно посещают центр цивилизации, городские рынки уездного города. Поэтому два сопредельных пути, водный, по Кизиру, и берегом реки на конях, продолжают оживленную транспортную систему сообщения в благоприятное, бесснежное время года.

На всем протяжении пути сообщения от Зимовья до поселка Курагино — около шестидесяти верст — река и конная тропа неразлучны друг с другом, как ветер и горы. Выбирая проверенное временем и условиями направление, дорога идет по прибрежной кромке речного прибоя, редко, ненадолго углубляясь в займище и на поворотах в густой, пойменный лес. Много раз тропа теснится между скалами и водой. Таким образом, путник на берегу с тропы почти всегда хорошо видит реку и что на ней происходит. В свою очередь с лодки лоцман прекрасно наблюдает проезжающих по конной тропе людей.

В светлое время суток на реке и берегу многолюдно. Одна за другой, с небольшим промежутком, плывут вверх и вниз лодки. То там, то здесь слышны настойчивые окрики погонщиков лошадей. К вечеру оживление прекращается. Редкий запоздалый коногон торопит свою уставшую кобылу до ближайшей деревни. Да припозднившийся лоцман торопит лопашней юркую посудину по хмельным перекатам. Темное время суток — смутная пора. Мало кто из рыбаков под звездным небом кидает на плесе свою рыболовную сеть — режевку в поисках достойного улова хариуса. Редко кто из путников направляет по тропе в ночь измученного коня. Не потому, что кто-то боится зверя лютого, а оттого, что на тропе иногда шалят залетные шаромыги.