Владимир Топилин - Серебряный пояс

Иван и Григорий напрягли слух: точно! Далеко в темноте слышны проворные, удаляющиеся шаги. В просвете между заборами мелькнула и исчезла невысокая, сгорбленная фигурка. Этого было достаточно, чтобы Петр узнал знакомый силуэт:

— Фу, ты, гадина! Копыриха тут была! Вот старая карга! До всего дело есть! Теперь точно, беды жди… — и к мужикам: — Что же, братья, в дорогу! Не задерживайтесь. Вам рано утром на переправе надо быть, чтобы меньше любопытных глаз вас видели. Ну, а в остальном, как договорились. Если что худое, сразу сообщу.

Иван и Григорий протянули руки на прощание Петру, сели на лошадей, тихо поехали по улице. Сзади негромко, стараясь не шуметь, Петр закрыл тяжелые ворота.

Вечером третьего дня наконец-то добравшись домой, дед Павел пошел в баню. События последних дней сгорбили его сухую спину, прибавили в голове седых волос, врезали на лицо глубокие морщины. Жизнь уважаемому старателю теперь не казалась такой обычной и безопасной, как это было до поездки в город. Пугаясь любого шороха, дед Павел то и дело озирался по сторонам, грозил палкой собакам, без причины ударил вожжами любимого мерина Савраску. Жена Соломея заметила резкую перемену в характере мужа. Однако причину поведения не спрашивала: перемелется — мука будет!

Продвигается дед Павел в баню — с дороги грязь, пот да усталость снять. Дома до пояса разделся, куфайчонку на голые плечи накинул, шапку на голову. Белье под мышкой, старые валенки в другой руке. Так обычно ходят мужики. Да только заметны в движениях деда усталость, изможденность да напряжение. Соломея вслед тяжело вздыхает: «Эх! Вот и старость подкралась… Куда же у тебя, мой сокол, прыть, удаль да резвость подевались? Давно ли через забор ко мне на свиданку прыгал жеребцом?».

И правда то дело. Сник дед Павел за поездку в город. Будто десять лет потерял. В предбанник едва протиснулся, долго не мог закрыть за собой дверь, ругался. А потом и вовсе затих. Наверно, на полок забрался косточки прогревать.

Не успела Соломея свежей муки на стол насыпать, квашню на пироги собиралась завести, а из бани рев, будто медведь корову давит. Баня подрагивает, в чело (баня по-черному, дымоход) сажа летит, оконце дрожит, дверь туда-сюда хлопает. Испугалась женщина: «Что такое? Никак дед ошпарился кипятком?»

Но нет! Дед Павел из бани выскочил живой и невредимый. Только вид для обозрения не очень приглядный. Ноги босы, сухощавое тело ребрами обвенчано, голова без шапки. Из всей одежды — одни кальсоны. А в руках — вещь необычайно дорогая. Лицо уважаемого старателя святым ликом сияет. Глаза, как у коровы вовремя дойки, навыкате.

Мечется дед Павел по неглубокому снегу, руками размахивает, кричит сумбурные слова:

— Вот те! На те! Мы тамока! А оно тутака!

Выскочила Соломея из избы навстречу супругу:

— Что с тобой? Случилось что?

А тот на жену внимания не обращает, прошмыгнул мимо, бегом, через чистый огород, к забору да на улицу. Куда только старость подевалась, откуда прыть маралья взорвалась! Перемахнул дед через прясла одним прыжком, дальше поскакал вдоль домов к усадьбе Пановых. Здесь уже никто его без внимания не оставил. Мужики, бабы из ограды выскочили. Старухи крестятся:

— Никак Пашка Казанец спятил!

Добежал дед Павел до Григория Панова. Радостным криком хозяина и сына на улицу вызвал. А заодно Гришку Усольцева с Иваном Мамаевым призвал, те по соседству живут.

Выбежали к нему все, окружили, ничего не поймут. А у того от радости в горле дыхание перехватило, дрожит, на снегу пятками дрыгает:

— Вот ить как бывает! — лопочет уважаемый старатель. — Мы его там, а он тут! — И на всеобщее обозрение представил дорогую потерю, бумажник, который они искали по всей дороге.

— Где? Где был? Где нашел? — шипит Гришка Усольцев. — Все цело?

— Все! Все на месте, — волнуясь, ответил дед Павел. — И деньги в куче, и бумага на земельный отвод! Ить, надо же так, ястри тя! Портомонет-то совсем недалече был, при мне всю дорогу! В кальсоны провалился.

С тех пор как канцелярский советник Гордей Попов прибрал к своим рукам Сисимский прииск, у Григория Панова разрушилась последняя вера в порядочность людей. Золотой промысел в Сибири всегда шагал в одну ногу с коварством, обманом, ложью и наглостью. Глухой мир тайги, отдаленность от цивилизации и Закона только подогревали эти отрицательные качества у людей. В одной упряжке с трудолюбивыми, честными переселенцами на золотые прииски приходили воры, шаромыжники и убийцы. Любители легкой наживы не гнушались доверием простого народа, используя честность и простоту в корыстных целях. Григорий помнит много случаев, когда за бутылку спирта продавались золотые жилы. За пуд прогорклой, залежалой муки подписывались договоры на землепользование россыпями. За «длинный язык» в пылу доверительной беседы с мнимым товарищем люди лишались самородных залежей, искомых долгими, трудными годами. Не описать личную трагедию старателя-труженика, когда перед началом сезона он находил на своих прошлогодних шурфах новые столбы с фамилией другого собственника. Так было несколько лет назад, когда Мишка Стелькин поднес к негодующим лицам мужиков гербовую бумагу на частное пользование богатым участком в Андреевом ключе. Так стало весной, когда полные надежд старатели Пановской артели пришли в Сисим и увидели в своих домах наемных рабочих некого канцелярского советника Гордея Попова. Кто такой Гордей Попов, мужики слышали в первый раз, в лицо не знают, даже не имели малейшего понятия, где он проживает и в какой канцелярии дает советы. Однако заверенный акт частного землепользования и гербовая печать на тисненой бумаге — все одно, что грозный лик самого Государя. Против Закона не попрешь! Одно старателям понятно: опять их обошли плюгавые толстосумы. Оставили с носом. Прибрали богатый Ивановский прииск к своим рукам, а простых рабочих поставили под кабалу. Хочешь — работай на хозяина под расчет. А не хочешь, ищи новое золотое место дальше в глухой тайге.

Кто и когда рассказал чужим ушам о богатом месторождении, Григорию оставалось только догадываться. Прогнали старателей с семьями восвояси. По-таежному это называется «пинок под зад». Иди туда, откуда пришел. Теперь это место не твое. И делать было нечего. Ушли промышленники из Сисима назад, в Кузьмовку, на отработанные прииски. Вместо того, чтобы брать россыпное золото с поверхности, пришлось мужикам бить глубокие шурфы по десять и более метров до коренных пород.

Очередной старательский сезон не принес Пановской артели большого фарта. Вертикальный шурф — зыбкая оказия. Прежде чем попасть на золотую жилу, мужики, бывает, забивают пять, десять или больше шурфов. Напрасно тратят силы, время, нервы. Каждый раз, выбирая на дне выработки жалкие шлихи, каждый тяжело вздыхал, вспоминая, как хорошо было в Таежном Сисиме в прошлом сезоне: «Золото — вот оно, под ногами. Бери — не хочу».