Роберт Харрис - Диктатор

При этом молодой человек застенчиво улыбнулся мне, показав неровные зубы, между которыми виднелись щели.

Само собой, Марк Туллий тут же пришел, разрываясь от любопытства, – познакомиться с таким экзотическим созданием, словно с неба упавшим в сумятицу римской политики!

Бальб представил молодого человека, который поклонился и сказал моему другу:

– Это одна из величайших почестей в моей жизни – познакомиться с тобой. Я прочел все твои речи и философские труды. Я годами мечтал об этом моменте.

У него был приятный голос, мягкий и хорошо поставленный.

Цицерону явно польстил этот комплимент.

– Очень любезно с твоей стороны, – ответил он. – Теперь, пожалуйста, скажи, прежде чем мы перейдем к другим темам: как мне тебя называть?

– Для всех я настаиваю на имени Цезарь. Для друзей и семьи я Октавиан, – сказал юноша.

– Что ж, поскольку в моем возрасте мне будет трудно привыкнуть к еще одному Цезарю, может, я тоже смогу называть тебя Октавианом, если позволишь?

Молодой человек снова поклонился.

– Это будет честью для меня.

Так начались два дня неожиданно дружеских разговоров Марка Туллия и приемного сына Цезаря. Оказалось, что Октавиан остановился по соседству со своей матерью Атией и отчимом Филиппом. Теперь юноша очень непринужденно сновал между двумя домами. Часто он появлялся один, хотя вместе с ним из Иллирика приехали его друзья и солдаты, и еще больше людей присоединились к нему в Неаполе. Они с Цицероном беседовали на вилле или вместе прогуливались вдоль берега в перерыве между ливнями.

Наблюдая за ними, я вспоминал строки из трактата своего друга о старости: «Как я испытываю симпатию к молодому человеку, в котором есть толика зрелости, так я испытываю симпатию к старику, в котором есть привкус юности…»

Странно, но из них двоих именно Октавиан иногда казался старше: это был очень серьезный, вежливый, почтительный и здравомыслящий человек, в то время как Цицерон все больше шутил и кидал камешки в море. Оратор сказал мне, что его новый друг не ведет пустяковых бесед. Все, чего он хотел, – это политических советов. Тот факт, что Марк Туллий открыто поддерживал убийц его приемного отца, его как будто вообще не касался. Он лишь задавал практические вопросы. Как скоро он должен отправиться в Рим? Как ему обращаться с Антонием? Что он должен сказать ветеранам Цезаря, многие из которых околачиваются вокруг его дома? Как избежать гражданской войны?

Цицерон был под сильным впечатлением от таких бесед.

– Я полностью понимаю, что в нем увидел Цезарь, – он обладает неким хладнокровием, редким в его возрасте, – говорил он мне. – Однажды из него может получиться великий государственный деятель, если только он проживет достаточно долго.

Иными были люди, окружавшие Октавиана. Среди них имелась пара старых армейских командиров Цезаря, с холодными, мертвыми глазами профессиональных убийц, и несколько высокомерных юных сотоварищей, из которых выделялись двое: Марк Випсаний Агриппа, молчаливый и излучающий слабую угрозу даже во время отдыха юноша, которому не было еще и двадцати, но который уже был окровавлен войной, и Гай Цильний Меценат – чуть постарше, женоподобный, хихикающий и циничный.

– Эти меня вообще не интересуют, – сказал об этих двоих как-то Цицерон.

Только один раз мне выпал случай достаточно долго понаблюдать за Октавианом. Это случилось в последний день его пребывания здесь, когда он вместе с матерью, отчимом, Агриппой и Меценатом пришел к нам на обед. Марк Туллий пригласил также Гирция и Пансу, так что вместе со мной нас собралось девять человек.

Я отметил, что молодой человек ни разу не прикоснулся к вину, и заметил, насколько он молчалив, как его бледно-серые глаза перебегают от одного собеседника к другому и насколько внимательно он слушает, как будто пытаясь закрепить все сказанное в памяти.

Атия, которая выглядела так, будто могла бы стать моделью для статуи, изображающей идеал римской матроны, была слишком благопристойной, чтобы на людях выражать свое мнение о политике. Однако Филипп, определенно хвативший лишку, становился все говорливее и к концу вечера заявил:

– Что ж, если кто-то хочет знать мое мнение, то я думаю, Октавиан должен отказаться от этого наследства.

– А кто-то хочет знать его мнение? – прошептал мне Меценат и закусил свою салфетку, чтобы заглушить смех.

Октавиан повернулся к Филиппу и мягко спросил:

– И что заставляет тебя так думать, отец?

– Ну, если я могу говорить откровенно, мальчик мой, то ты сколько душе угодно можешь называть себя Цезарем, но это не делает тебя Цезарем, и чем больше ты приблизишься к Риму, тем это будет опаснее. Ты и вправду думаешь, что Антоний просто передаст тебе все миллионы? И с чего бы ветеранам Цезаря следовать за тобой, а не за Антонием, который командовал крылом при Фарсале? Имя Цезарь – просто мишень у тебя на спине. Тебя убьют прежде, чем ты проделаешь пятьдесят миль.

Гирций и Панса кивнули в знак согласия.

Но Агриппа тихо возразил:

– Нет, мы сможем доставить его в Рим – это не так уж опасно.

Октавиан повернулся к Цицерону:

– А ты что думаешь?

Оратор тщательно промокнул салфеткой губы, прежде чем ответить.

– Всего четыре месяца назад твой приемный отец обедал на этом самом месте, на котором ты сейчас возлежишь, и заверял меня, что не боится смерти. Правда заключается в том, что жизни всех нас висят на волоске. Нигде нет безопасного места, и никто не может предсказать, что произойдет. Когда я был в твоем возрасте, я грезил только о славе. Чего бы я ни отдал, чтобы оказаться на твоем месте сейчас!

– Итак, ты бы отправился в Рим? – спросил Октавиан.

– Да.

– И что бы сделал?

– Выдвинул бы свою кандидатуру на выборах.

Филипп нахмурился.

– Но ему всего восемнадцать. Он еще даже недостаточно взрослый, чтобы голосовать.

– Дело в том, что есть вакансия на пост трибуна, – продолжил Цицерон. – Цинну убила толпа на похоронах Цезаря – его перепутали с другим, беднягу… Ты должен выдвинуться на его место.

– Но Антоний наверняка никогда такого не допустит? – спросил Октавиан.

– Не важно, – согласился Марк Туллий. – Такой поступок продемонстрирует твою решимость продолжать политику Цезаря – политику поборника народа: плебсу наверняка это понравится. А когда Антоний выступит против тебя – а он должен выступить, – люди увидят в нем и своего противника тоже.

Октавиан медленно кивнул.

– Неплохая идея. Может, ты отправишься со мной?

Цицерон засмеялся:

– Нет, я удаляюсь в Грецию, чтобы изучать философию.

– Жаль.

После обеда, когда гости готовились уходить, я нечаянно услышал, как Октавиан сказал оратору: