Елизавета Дворецкая - Венец Прямиславы

Голос его дрогнул, он махнул рукой и отвернулся, утирая слезы. Прямиславе вдруг стало его жаль: брата Ярослава он, судя по всему, любил по-настоящему.

– Грех-то какой! Горе-то какое! – приговаривал Владимирко. Хорошо знакомое лицо младшего брата оживило в его памяти прежнее домашнее благополучие, отца и детство, и он был не в силах держать себя в руках. – Забыл ты… «Где брат твой Авель?» Как же…

– Да будет тебе, Володьша! – сказал Ростислав. – Злые люди придумали, а ты и поверил! Значит, хотел поверить – кому стыдно-то должно быть? Ну, будет, я тебя прощу, только ты умом сам раскинь. Как я мог быть сразу и в Белзе, и в Лосиной Топи? Чем за мной через всю волость скакать, ты бы лучше в Белзе людей расспросил!

– Расспрашивал я! – Шмыгнув носом, Владимирко все же совладал с собой и заговорил суровее: – Допустим, видели тебя вечером в палатах.

– И видели, как я на крыльях в Лосиную Топь полетел? – спросил Ростислав, и вокруг раздался неуверенный смех.

Прямислава тоже подавила улыбку: зрелище человека с крыльями, летящего над Белзом, своей несуразностью могло вызвать только смех.

– А нож?

– Какой нож?

– Какой в гру… в груди у Яр… ши… остался, – глотая слезы, произнес Владимирко. – Твой ведь нож, с Михаилом Архангелом. Я у тебя такой видел.

Тут он замолчал, заметив на плечевой перевязи Ростислава меч с маленьким образком в рукояти и нож, тоже богато отделанный, но без всяких изображений.

– И где он? – спросил Ростислав. – Где этот нож?

Владимирко сделал знак приближенным. Боярин Судислав, недовольно сопя, ушел в шатер.

– Войти бы тебе, княже! – намекнул другой боярин, Радослав Стоянович.

– Нет, воевода, лучше нам тут дело разбирать! – возразил Ростислав. – Виноват я или нет – пусть все люди знают.

Ему ответил негромкий, но дружный гул одобрения: люди хотели знать правду.

Боярин Судиша вынес из шатра длинный нож с золоченой рукоятью, обернутый куском холста, развернул и почтительно подал Владимирку. У того дрожали руки, когда он принимал нож, а при взгляде на него слезы неудержимо побежали по щекам. У Ростислава дрогнуло сердце: на суровом полотне виднелись коричневые пятна, а хороший стальной клинок был так и не отчищен от крови. Крови его брата Ярослава…

– Где… брат твой… Авель… – Не в силах больше ничего выговорить, Владимирко потряс ножом в холстине и, отвернувшись к пологу шатра, разрыдался.

Вид клинка с засохшей кровью брата оказался для него слишком тяжелым испытанием.

Ростислав переменился в лице, но смолчал. Отроки и воеводы тоже молчали, переводя тревожные и пытливые взгляды с одного брата на другого.

– И Яршу мне жаль, а еще больше тебя жаль, Володьша! – негромко, но с искренним сочувствием сказал Ростислав, сделав шаг к рыдающему брату. Гридни-телохранители вздрогнули, но остались на местах. – Ему-то хорошо, он у Бога, а ты вот остался… Терпеть надо, Володьша. Как говорят, не только доброе будем от Бога принимать, но и злое тоже. Думай, как Ярше у Господа хорошо, так и тебе будет утешенье.

Владимирко повернулся к нему.

– Тебе легко говорить – он тебе не родной… – начал он, отирая слезы рукавом.

– Да ну тебя, «не родной»! Отец у нас один, росли вместе. Разве я аспид какой-нибудь, что своей крови не уважаю?

– А нож?

– В первый раз его вижу, этот нож, вот те крест! – Ростислав размашисто перекрестился. – Разбей меня гром на этом месте, если у меня такой когда-нибудь был! Ты в Перемышле-то не спрашивал, ковал мне кто-нибудь из наших такой нож?

– Я спрашивал, – заявил умный боярин Радослав. – Никто из перемышльских кузнецов работы не признал. Да ведь они не одни на свете.

– Это скорее туровская работа, – осторожно кашлянув в кулак, вмешался Истома, косившийся на нож из-за спины Радослава. – Я тогда еще подумал…

– Покажите! – Прямислава подалась вперед.

При слове «туровская» у нее вдруг мелькнуло воспоминание. Глянув на нож, она ахнула, потом обернулась, точно надеялась каким-то чудом увидеть возле себя боярина Милюту или еще кого-то из мужчин туровского княжьего двора.

– Это мое… – начала она, и ее звонкий голос прозвучал среди тишины и осторожных перешептываний подобно удару колокола. – Мое…

– Что – «твое»?! – воскликнул Радослав, и даже удрученный Владимирко посмотрел на нее, моргая мокрыми ресницами.

– Ты кто, молодуха? – Он только сейчас ее заметил.

– Жена это моя, Прямислава Вячеславна, – пояснил Ростислав. – Чему удивляешься, брат? Сам же Переяра посылал в Туров ее сватать. Вот он и сосватал. Награди его, хорошо дело исполнил.

Владимирко промолчал, не зная, что ответить. Такого исхода затеянного им самим сватовства он никак не предполагал.

– Этот нож из моего приданого! – сказала Прямислава. – Мой отец, Вячеслав туровский, заказывал его в подарок Ростиславу. С Михаилом Архангелом, и там еще написано: «Помоги рабу Твоему…» Я его везла, когда ехала в Перемышль. Только вот… – Она запнулась, вспоминая судьбу своих покинутых на дороге сундуков. – Только я в Червене оставила приданое, а что с ним дальше было, не знаю. И с людьми моими…

– Как он к тебе по… – начал Ростислав, обращаясь к брату, но потом вспомнил: убитого Ярослава привезли к Владимирку с ножом, торчавшим из груди.

Ростислав и Прямислава переглянулись. Их осенила одна и та же мысль: тот, кто распоряжался приданым, мог взять и этот нож…

– У Юрия все осталось. – Радослав, словно угадав, ответил на их немой вопрос. – Сказал, что жена – его, а значит, и все ее имущество – тоже его.

– Жена – моя, а не его, – с угрозой произнес Ростислав и огляделся. – И он мне ответит…

«Не только за имущество жены, но и за поклеп!» – слышалось в его молчании, и многие это поняли.

И у многих, как и у самого Ростислава, забрезжила смутная догадка о связи всех этих разрозненных, казалось бы, событий…

– А как же Ратьша? – вставил по-прежнему насупленный боярин Судиша. – Ратьша ведь узнал его, княже! – Он показал на Ростислава. – Видел его лицо и мечом уязвил.

– Какой Ратьша? Воиславич? – спросил Ростислав.

Боярин Судиша, не глядя на него, с неохотой кивнул.

– И он меня видел в лесу?

– Плохо рассмотрел, – пояснил Истома: уже немолодой человек, с широким розовым носом, обгоревшим на солнце, светлыми волосами и золотистой седеющей бородой. Никакой враждебности к Ростиславу он не выказывал и тем сразу понравился Прямиславе. – Понимаешь, Володаревич, Ратьша тогда у той же волокуши спал, где Ярослав лежал. Когда схватились, он вскочил, спросонья бросился и увидел: Ярослав убийцу за грудь держит, а у самого из груди нож торчит и золотом под луной блещет… Сам дрожит, как вспоминает.

– Да где он? – Ростислав посмотрел по сторонам.