Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина

– И такие сойдут. – Я улыбнулся, пытаясь прогнать страх, сжавший мне сердце ледяными пальцами. – Окоченевшие или разогретые и вонючие – все едино. Кому понравится, когда сверху на него шмякается отрубленная голова?

Горм ухмыльнулся, а я подумал, что он безобразен, как волосатая мошонка Велунда, но такой страшила может пригодиться, когда находишься в каком-то непонятном месте и к тебе направляется вражеское войско.

Подошедший Рольф оперся на перила. Какое-то время он сурово взирал на всадников, которые по-прежнему стояли на юго-востоке в трех полетах стрелы от нас, потом сплюнул и, не поворачивая головы, спросил:

– Что делать собираешься?

Я не знал, ждет ли Рольф, что в бой всех поведу я или Пенда, или же он замыслил что-то иное. Я чувствовал себя так, будто бы все мои внутренности взяли в кулак и сжали.

– Ответь что-нибудь, парень, – пробормотал Пенда, и я спохватился, что так и не ответил Рольфу. – Что угодно скажи, главное – не молчи, – проворчал он уже громче.

– Мы – наковальня, Рольф, – сказал я, вспомнив слова Сигурда, – а синелицые – железо.

Рольф кивнул, все еще глядя на всадников.

– А Сигурд? – спросил он.

– Сигурд? Молот, – ответил я.

– У них даже чертово знамя черное. – Пенда указал подбородком на север, где пешие вкопали в землю свой стяг.

Неожиданно до нас донесся странный заунывный звук – голос причитальщика взвился и замолк, будто на прибрежные камни нахлынула волна или ветер пробежался по ветвям деревьев. Темнокожие, как один, рухнули на колени и припали лбами к земле. Затем поднялись на ноги и вновь упали на колени под тающий голос. Они падали и вставали, падали и вставали, а странный голос становился все громче. Он вился в воздухе, как змейка дыма. Краем глаза я заметил, что Рольф коснулся топорика на поясе, чтобы отпугнуть злых духов.

– Волшба какая-то, – сказал он. – Никогда не слышал, чтобы человек издавал такие звуки. – Он почесал локоть. – Вот, даже чесаться начал.

– Христиане все время поют, – сказал я. – Так что уши болеть начинают. Но это… это что-то другое. – Я вопросительно посмотрел на Пенду.

– Будто волки ягненка жуют, – покачал он головой. – Одному богу известно, зачем они рожами в грязь тыкаются… Оголодали, что ли?

Всадники на юго-востоке спешились и выполняли тот же странный ритуал. Их кони стояли рядом и терпеливо ждали, а некоторые тоже наклоняли головы, будто сейд действовал и на них.

– Останься тут, Горм, и еще двоих себе возьми, – велел я.

Горм кивнул, подзывая двух датчан.

– И не уроните на нас ничего, иначе ваши головы тоже будут болтаться в бочке с дерьмом.

– Да что мы, в первый раз, что ли, – сказал Горм, ухмыляясь Рольфу.

Пока синелицые тыкались лицами в землю, приветствуя рассвет, мы спустились внутрь Гердовой Титьки и стали готовиться к битве.

Нас было семнадцать. Еще трое стояли на мостках – наблюдали за врагом, чтобы сообщить нам, куда он двинется.

– Надеюсь, придут, – пробормотал я Пенде.

Мы построились в линию, напоминающую собачью ногу, так что нам было видно и пеших воинов на северо-западе, и всадников на северо-востоке. От дверей Гердовой Титьки нас отделало расстояние, равное полету копья, а это шагов сорок по выжженной солнцем земле, так что отступать, если что, придется резво.

– Придут-придут, Ворон, – сказал Пенда, покручивая копье и потряхивая рукой. – Слетятся, как голодные вороны к виселице. Мы же сожгли их деревню.

Там, где еще вчера стояли амбары и хлева, теперь лениво чадили кучи пепла. На белокаменных домах чернели подпалины, двери сгорели дотла, были порублены в щепу или растащены на костры. В золе рылись куры, ища зерна. Пенда был прав. Синелицые придут, потому что мы принесли в деревню огонь и смерть, а еще потому, что мы были жалкой горсткой грабителей, у которых на всех едва найдется пять-шесть приличных клинков. Я покосился на наконечник своего копья, отмечая про себя, что ему не помешал бы точильный камень.

– Датчане! – неожиданно громогласно вскричал Рольф. – Слушайтесь Ворона. Делайте, как он скажет, тогда вернемся на «Морскую стрелу» с серебром и станем героями скальдовых песен.

– Да я вовсю врагов бил, когда Ворон еще за материнскую титьку держался! – заорал датчанин по имени Бейнир.

Я зыркнул на него, а он – на меня. Потом пожал плечами – ведь он был прав. Верзила воин почти не потерял мускулов, даже когда сидел на цепи во франкском плену, как свирепый пес.

– С какой стати мне сосунка слушать? Да у моей бабы между ног борода больше, чем у него на лице!

Датчане захохотали, а Рольф надул щеку и взметнул кверху брови, будто говоря, что я сам должен убедить Бейнира и тех, кто не захочет мне подчиняться. В братстве меня уже начали считать беспощадным убийцей. Даже Бейнир наверняка слышал, как я прирезал франкского силача, который запрыгнул на борт «Змея», но репутацию надо подкармливать. Так что я без всяких объяснений снял с пояса ножны с мечом, отдал их Пенде и пошагал на северо-восток. Пройдя десять шагов, я выругался, потому что в мою сторону направились двое всадников, а я предпочел бы пеших.

– Вернись, язычник безмозглый! – завопил Пенда.

Я продолжал идти, думая о том, что боги любят, когда мы, смертные, вопреки доводам рассудка испытываем нити Прядильщиц на прочность.

– Ворон, тащи обратно свою задницу!

Копье внезапно стало легким – кровь в жилах закипала, словно вода на раскаленных углях. А вот ноги стали совсем тяжелыми, но это и к лучшему – значит, я не смогу повернуться и бежать, даже если очень захочется.

– Тор – потаскуха волосатая, – пробормотал я с облегчением.

Один из всадников остановился, а второй продолжал ехать ко мне, однако щитом не прикрывался, что означало мирные намерения. Я вновь посмотрел на птиц, черными точками теснившихся у края неба. Чем дальше мы продвигались на юг, тем дальше и выше простирался небосвод, и меня удивляло, как Мировое древо может быть таким огромным, что птиц под крышей мира видно, а ветви Иггдрасиля – нет.

Ветер переменился, моих ноздрей достиг запах лошадиного пота и кожаного снаряжения, – расстояние между мной и всадником сокращалось. Теперь я отчетливо видел его глаза на иссиня-черном лице – они смотрели на меня гордо, почти высокомерно. Он подъезжал, изучающе глядя на меня поверх широкого носа. У всадника были короткие, аккуратно подстриженные и чем-то намазанные усы и бородка. Видневшиеся из-под кольчуги одежды запылились, только намотанное на голове полотно белело, словно свежевыпавший снег. Когда он приблизился ко мне на расстояние трех копий, глаза его сузились, полные губы поджались, а высокомерие на лице уступило место глубокому, холодному отвращению – он увидел мой кровавый глаз.