Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина

Я не слышал, как она подошла, но по ее лицу понял, что Кинетрит давно здесь. Она стояла на краю пристани в лучах закатного солнца, которое золотило пряди ее волос, развеваемых легким бризом. За нею сверкали позолоченные закатом корабли.

– Лучше б ты никогда не узнал…

– Что ты сделала, Кинетрит? – Я почти чувствовал запах волшбы в воздухе.

– Ты был обречен, – укоризненно ответила она. – Я переложила твою обреченность на Брама. Иначе ты был бы сейчас мертв. – Она смотрела, как на берегу разрубают последние куски старой ладьи, и молчала, будто бы забывшись в мерном стуке топоров.

Там, где заканчивались рукава ее рубашки, я увидел врезанные в кожу руны – темные линии запекшейся крови и угля.

Я закрыл глаза, надеясь, что все это – лишь дурман от вина и Асготовых целебных трав. Потом открыл глаза, однако Кинетрит не исчезла.

– Значит, ты теперь вёльва? [45]– спросил я тоже укоризненно, потому что еще совсем недавно Кинетрит была христианкой.

– Асгот говорит, у меня дар.

В свете закатного солнца ее зеленые глаза казались черными.

– Асгот – вонючий кусок козлиного дерьма, – сказал я с напором. – Он пытался меня убить, и ему это почти удалось.

Морщась от боли, я бросил ей шкуру из кучи. Кинетрит разложила ее рядом со мной и села, по обыкновению обняв руками колени.

– Я говорила тебе. Он проверял, – отозвалась Кинетрит. – Ему надо было знать, правда ли, что тебе благоволит Всеотец.

– Ну и как, проверил? – выпалил я, вложив в эти слова всю ненависть к годи.

Кинетрит задумалась, потом наклонила голову набок.

– Он не знает о том, что я сделала. Теперь он еще больше верит в то, что тебя избрал сам Один.

Я хмыкнул и покачал головой. Ничего себе избранный… Откуда тогда у меня паленый шрам длиннее рога для вина?

– А еще он уверен, что из-за тебя гибнут другие. Всеотец любит смуту. Жаждет крови. – Кинетрит ядовито усмехнулась. – Вот и проливается кровь воинов.

«Таких, как Брам», – подумал я.

– Не надо было этого делать, – сказал я.

В душе моей боролись злость на Кинетрит и горечь от того, что из-за ее происков погиб мой товарищ, и мне захотелось уязвить ее побольнее.

– Веохстан возненавидел бы тебя такую, – бросил я.

Веохстан был братом Кинетрит, которого она очень любила. Но он давно лежал в могиле.

Ее взор затуманился, она отвернулась, чтобы я не видел слез, и несмотря на все, что случилось, мне захотелось взять свои слова обратно, обнять Кинетрит и вернуть наши золотые дни.

– Мне придется рассказать им о том, что ты сделала, – сказал я, сжимая медвежий коготь – все, что осталось от товарища. – Они должны знать.

– Если ты им расскажешь, тебя обвинят в его смерти, – возразила Кинетрит, отворачиваясь.

Она была права. Может, и Асгот тоже. Я – отравленный клинок в боку братства. Я – ворон, вестник смерти, клюющий мертвечину на поле боя. Я привел смерть в Эбботсенд. Из-за меня Бьорна едят черви в могиле, а теперь и Брам погиб, потому что мой злой рок перешел на него. Сколько их уже ожидало меня в чертогах Одина, чтобы отомстить за свою смерть?

– Вот, возьми, это от боли, – протянула мне Кинетрит другой мешочек, но я и пальцем не шевельнул.

– Это просто травы, – добавила она, кладя мешочек мне на грудь. – Лучше смешай с вином или медом, а то вкус противный.

Я кивнул. Она ушла, оставив меня наедине с тяжким грузом вины. Я крикнул Пенде, чтоб принес еще вина.

В этот раз дождя не было и ничто не испортило погребальный костер. Ущербная луна почти не давала света – древний город накрыло темным покрывалом ночи. Каменный причал и высокие стены, построенные много веков назад, чтобы защитить Рим от врагов, ярко освещал красный свет факелов. Они делали Тибр похожим на поток расплавленного чугуна и выхватывали из темноты силуэты наших кораблей, которым не терпелось устремиться по этому потоку в море. Как и нам. Однако сперва следовало воздать почести погибшему брату, устроив погребальный пир, достойный асов. Над лагерем вставало зарево от костров, на которых жарились туши животных, и со всех сторон к причалу стекались люди. Они торговались, спорили, распутничали, ели, но в основном пили в честь Брама, который любил мед больше всего на свете. То тут, то там произносили имя Медведя, звонкое, словно удар клинков. Его подвиги пересказывали лоснящимися от жира губами, на ходу слагая саги получше любого скальда, золотой нитью вплетая в ткань сказаний имя Брама. Брама, который победил свирепого воина короля Хьюгелака и переплыл море Каттегат. Брама, который одним ударом уложил быка и перепил всех. Брама, который убил тролля.

Пенда подошел к моей лежанке. Его короткие волосы торчали, словно иглы ежа, а покрытые шрамом щеки раскраснелись от жара костров.

– Ты хорошо придумал, парень, – заметил он, размахивая рогом для вина, отчего оно выплескивалось на шкуры. – Если пить лежа, не упадешь.

Сигурд и Улаф скорее принесли, чем привели меня к Брамовому костру, чтобы воздать товарищу последние почести перед тем, как разгорится огонь. Я положил мешочек с медвежьим когтем под Брамову руку. К счастью, ни Сигурд, ни Улаф не спросили меня, что там. После они отвели меня на лежанку, потому что я не мог стоять – начинала кружиться голова, а бок разрывался от боли.

– Раз уж ты здесь, сходи-ка вылей, – сказал я Пенде, кивая на кадку с мочой у ног. – Вино проходит сквозь меня, что морская вода сквозь рыбу.

– Да уж вижу, – ухмыльнулся уэссексец. – Но это самое малое, что я могу сделать для парня, благодаря которому мы все стали богатыми, как короли. Хитрый ублюдок Гвидо явился с серебром.

– Он здесь? – Не обращая внимания на пронизывающую боль, я повернулся, ища глазами Гвидо. – Ему же велено прийти завтра.

– Ну, теперь уж Сигурд вряд ли отправит его обратно, – сказал Пенда. – У этого Гвидо столько серебра, что оно ему, наверное, карман… нет, сундук насквозь прожгло.

Я заявил Пенде, что меня уже жгли сегодня каленым железом и я не хочу слышать это слово.

– Сильно болит? – участливо спросил тот, кивая на мой правый бок, – от раны еще попахивало паленым.

Вместо ответа я попросил Пенду помочь мне дойти туда, где Сигурд разговаривал с Гвидо и его людьми.

– Это Ворон, – объявил Сигурд Гвидо.

Тот уважительно кивнул, показывая, что помнит меня по арене.

– Надеюсь, твои раны быстро заживут, Ворон, – сказал Гвидо. – Ты сражался очень храбро, как и твой товарищ, – добавил он, глядя на обугливающееся в пламени тело Брама.

От костра шел такой жар, что приходилось наклонять голову, чтобы щеки до волдырей не обожгло. Многим уже опалило бороды.

Я кивнул Гвидо, но взгляд мой был прикован к стоящему рядом человеку с глубоко посаженными глазами. Это был тот самый солдат, заговоривший со мною перед поединком, только теперь на нем были длинная шелковая туника, синий плащ с вышитыми белыми крестами и сапоги, расшитые жемчугом.