Анна Малышева - Обманувшая смерть

– Я знал только ваш парижский адрес, то есть адрес вашего поверенного… – Савельев, неловко пожав ей руку, изумленно оглядывал крошечную пристань, вырубленную в скале лестницу, белый ажурный особняк на вершине горы. – Мне пришлось долго его уговаривать, прежде чем он сообщил, куда пересылаются письма. Признаюсь, я его подкупил, так что лучше смените поверенного!

– Что вас привело сюда? – Елена пытливо всматривалась в его лицо. – Путь не ближний! Что случилось?

Савельев ответил не сразу. Он словно собирался с духом. Между тем, оглядевшись, Елена с удивлением обнаружила, что на пристани остались они одни. Матрос Жоакин и Аугусто уже волокли в гору тяжелые корзины с провизией. За ними следовал повар Жескар, торжественно несущий на вытянутой руке корзинку с яйцами. Мадам Байе и Мари-Терез, шушукаясь и оглядываясь, замыкали шествие, сопровождаемые бравым Бризоном, который грыз свою неизменную трубку и громко хохотал, отпуская дамам комплименты.

– Так что же случилось? – повторила Елена, заглядывая в глаза Савельеву.

– Месяц назад в Петербурге умер князь Головин, – выговорил тот наконец.

Елена пошатнулась и устояла на ногах лишь потому, что Савельев подхватил ее под локоть.

– Говорите! – почти беззвучно приказала она.

– Я получил ваше письмо, – хрипло продолжал Савельев, – и с тех пор моей единственной целью было обнаружить истину, какой бы страшной она ни была. Я не писал вам больше, потому что считал себя не вправе это делать, пока чего-то не добьюсь. Толмачева была мертва. Та проститутка, которую приводил к вам в Петербурге Алларзон, Мария, также скончалась в больнице. Единственный человек, у которого я мог бы добиться правды, был сам князь. Княгиня Головина… Вы не знаете, вероятно… Она совершенно безнадежна, ее держат в отделении для буйно помешанных и кормят насильно. Княгиня все время связана, у нее сделались пролежни. Я говорил с врачом… Несчастной женщине остались считаные месяцы. Она уже не знает, кто она такая, и говорить с ней бесполезно.

Елена в ужасе перекрестилась.

– Я употребил все меры воздействия, чтобы добиться правды у князя, но тот уверял меня, что никогда не входил в сношения с мещанкой Зинаидой Толмачевой, бывшей владелицей табачной лавки. – Савельев разглядывал доски пристани, не в силах выдержать взгляда женщины. – Я вынужден был уйти ни с чем. О том, что князь болен, и болен тяжело, я узнал месяц назад из присланной мне на квартиру записки. Писал камердинер, сам князь уже не в силах был держать перо. Меня просили тотчас приехать. Я торопился, как мог, но застал князя уже в агонии… Первый удар случился у него неделю назад, тогда отнялась левая половина тела, на моих глазах последовал второй удар… Головин хрипел, пытался что-то сказать, но не мог. Я вкладывал ему в пальцы перо – оно выпадало. Я выслал слуг и врачей, повторял имя Зинаиды, в сотый раз спрашивал о Татьяне… Наконец, он как будто понял меня и указал взглядом на ящик стоявшего в углу столика. Я открыл его… Там оказалось вот это!

Расстегнув сюртук, Савельев достал маленький бумажный сверток. Елена взяла его немеющей рукой.

– Откройте, Елена Денисовна, – странно дрогнувшим голосом предложил Савельев.

Виконтесса сорвала обертку. У нее на ладони оказалась эмалевая миниатюра: портрет очаровательной девочки лет шести, синеглазой светлой блондинки. Также в пакете обнаружился крошечный детский кнутик с перламутровой рукояткой.

– Князь ничего не успел мне сказать, Елена Денисовна, – Савельеву каждое слово давалось с огромным трудом. – Быть может, он и послал за мной потому, что больше не существовало опасности проговориться. Головин до последнего вздоха остался дипломатом и царедворцем: он читал между строк, выражался обиняками… Но мне кажется, я понял, в чем он хотел мне признаться. Иначе незачем было посылать за мной перед смертью. На портрете – наша дочь.

Елена, прижав к груди миниатюру и кнутик, одновременно плакала и смеялась. Савельев, с беспокойством глядя на нее, неуверенно улыбнулся.

– А знаете ли вы, господин статский советник, что у вас имеется уже двое внуков? – спросила Елена, утирая слезы.

– Евгений писал мне о своей радости, – кивнул тот. – Но не называйте меня больше статским советником, прошу вас! Я вышел в отставку два года назад. Меня стала тяготить моя должность. Все это время я думал о вас, надеялся когда-нибудь привезти вам добрые вести…

– И вы сделали это! – Елена подняла на него омытые слезами глаза, которые вновь лучились, как в юности. – Знаете что? Жескар, наш повар, уже не тот волшебник, что прежде, но, может быть, ему все-таки удастся сегодня приготовить свой знаменитый крем! Дайте слово, если крем вдруг окажется не сладким, а соленым, вы не подадите вида?

– Я сохраню эту тайну до конца своих дней! – с шутливой торжественностью поклялся Савельев. Шутка была очень кстати – его горло сжимали спазмы.

– Тогда – решено! – кивнула Елена. – Вы приглашены на торжественный ужин!

Не переставая прижимать к груди свои сокровища – миниатюру и кнутик, Елена принялась взбираться по лестнице, ведущей к дому. Савельев, помедлив мгновение, устремился следом за ней. Достигнув верхней площадки, виконтесса остановилась и бросила взгляд на серую пелену, заволакивающую даль над Атлантикой.

– К вечеру следует ожидать шторма, – произнесла она. – Сегодня я никуда не отпущу «Марсель»!

И шхуна бравого Бризона, покачиваясь у пристани, кивала виконтессе своими тремя мачтами с убранными парусами, словно полностью одобряя это решение.

– Tormenta que se acerca! [2] Надвигается шторм ( исп .). – заметил хозяин таверны, ставя на стол глиняный кувшин с вином.

– Иди ты к черту! – по-русски ответил ему человек, в одиночестве сидевший за столом в углу, у окна, в проеме которого то и дело вздувался от морского ветра обрывок красной занавески. – Salga al diablo! [3] Убирайся к дьяволу! ( исп .).

Хозяин, не заставив себя упрашивать, вернулся за стойку, имевшую такой же нищенский вид, как все его заведение. Таверна представляла собой довольно просторную и отвратительно грязную комнату с земляным полом, утоптанным до каменной твердости босыми пятками танцоров, – по субботам здесь случались танцы. От пола, пропитанного пролитым кислым вином, поднималось невыносимое зловоние. Никогда не мывшиеся столы и скамьи были бы потрясены, ощутив прикосновение смоченной в щелоке щетки. За спиной хозяина, на полках, выстроились бутылки с джином и виски самого подозрительного вида. Вино наливалось из пузатенького бочонка и также поставлялось в таверну контрабандистами. Несколько мексиканцев, чьи темные, словно вырезанные из дерева лица, жестокие глаза и засунутые за пояс очень большие пистолеты ясно говорили, что они не чужды вышеупомянутому благородному ремеслу, оживляющему торговлю, расположились на отдых в другом углу таверны, напротив русского, который был уже очень пьян. Он приканчивал третий кувшин и с раздражением поглядывал на одного из мексиканцев, который лениво перебирал струны гитары, наигрывая нечто чрезвычайно меланхолическое.