Бернард Корнуэлл - Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)

– Исеулт – хорошая женщина, – сказал я.

– Она учится читать. А я уже умею читать.

– Правда?

– Ну, почти. Если Исеулт будет читать, она сможет стать христианкой. А мне бы хотелось быть аглэсвифом.

– Вот как? – удивился я. – Интересно почему?

Вместо ответа Этельфлэд зарычала на меня и согнула пальчики, изображая когти. Потом засмеялась.

– Это датчане? – спросила она, увидев, как с юга приближаются всадники.

– Это Виглаф, – ответил я.

– Он милый.

Я отослал девочку обратно в Этелингаэг на лошади Виглафа, а затем призадумался о том, что она сказала. Я гадал, в тысячный уже, наверное, раз, почему я остаюсь с христианами, которые уверены, что я оскорбление их Богу. Они называли моих богов «двоголдз», то есть фальшивыми, и считали меня Утредом Нечестивым, поскольку я не только поклонялся ложным божествам, но и жил с аглэсвифом. Однако все это меня нимало не смущало: напротив, я всячески рисовался, всегда открыто носил амулет с молотом Тора, и, кстати, в ту ночь Альфред, как всегда, вздрогнул при виде моего амулета.

Он вызвал меня в свой дом, где я нашел его согнувшимся над игральной доской: он сражался в тафл с Беоккой, у которого было больше фигурок. Тафл казался мне простой игрой: у одного игрока были король и дюжина деревянных других фигурок, а у второго – вдвое больше фигурок, но не имелось короля. По правилам полагалось передвигать фигурки по клетчатой доске, пока все фигурки одного из игроков не оказывались в окружении. У меня не хватало терпения на эту игру, но Альфред ее любил, хотя, похоже, сейчас проигрывал и потому испытал облегчение при виде меня.

– Я хочу, чтобы ты отправился в Дефнаскир, – сказал он.

– Конечно, мой господин.

– Боюсь, твой король в угрожающей ситуации, мой господин, – радостно провозгласил Беокка, указывая на доску.

– Неважно, – раздраженно ответил Альфред. – Ты отправишься в Дефнаскир, – снова повернулся он ко мне, – но Исеулт должна остаться здесь.

– Ей опять придется быть заложницей?! – возмутился я.

– Я нуждаюсь в ее снадобьях, – заявил Альфред.

– Из-за которых ее здесь считают аглэсвифом?

Король недовольно посмотрел на меня.

– Если Исеулт лечит меня, значит она орудие в руках Бога, и с Божьей помощью она придет к истине. Кроме того, тебе придется скакать очень быстро, так что ни к чему брать с собой женщину. Ты отправишься в Дефнаскир и, как только найдешь Свейна, прикажешь Одде Младшему собрать фирд. Скажи ему, что Свейна надлежит изгнать из графства, а едва только Одда это выполнит, пусть немедленно явится сюда вместе со своим войском. Он командует моими телохранителями и должен быть здесь.

– Ты хочешь, чтобы я отдавал приказы Одде? – спросил я с насмешкой, хотя в душе был удивлен.

– Хочу. И я приказываю тебе с ним помириться.

– Да, мой господин, – ответил я.

Он почувствовал сарказм в моем тоне.

– Все мы саксы, Утред, и сейчас самое время забыть о былых разногласиях.

Беокка понял, что, если он сейчас победит Альфреда в игре, король рассердится еще больше, и предусмотрительно убрал фигурки с доски.

– Ибо сказано: «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит», – вставил он.

– Возблагодарим же Бога за эту истину, – сказал Альфред. – И мы должны любой ценой избавиться от Свейна.

То была великая истина. Я не мог не признать в душе ее правоты. Альфред хотел после Пасхи отправиться воевать с Гутрумом, но вряд ли было возможно это сделать, пока за его спиной оставались войска Свейна.

– Так что найдешь Свейна, – приказал мне король. – И вместе с тобой отправится Стеапа.

– Стеапа?!

– Он хорошо знает местность, и я велел ему во всем тебя слушаться.

– Лучше, если вы отправитесь вдвоем, – серьезно проговорил Беокка. – Помни, Иисус Навин послал в Иерихон двух шпионов.

– Ты посылаешь меня в логово врагов, мой господин, – горько проговорил я.

Однако, хорошенько поразмыслив, я решил, что король поступает разумно. Датчане в Дефнаскире будут повсюду высматривать разведчиков Альфреда, но я говорю на языке врага и могу сойти за своего, поэтому буду в большей безопасности, чем любой другой воин короля. Что касается Стеапы, тот родом из Дефнаскира, знает этот край и принес клятву верности Одде, поэтому лучше всего подходит, чтобы доставить послание олдермену.

И вот мы вдвоем покинули Этелингаэг и под проливным дождем поскакали на юг.

Поскольку мы со Стеапой терпеть не могли друг друга, то почти не разговаривали, если не считать того, что я время от времени предлагал двинуться по той или иной тропе, а он никогда на это не соглашался.

Мы держались близко к большой дороге, проложенной римлянами. Я двигался осторожно, потому что именно такими дорогами пользовались отряды датчан, разыскивающие фураж или добычу. И если Свейн двинется на соединение с Гутрумом, он выберет как раз такой путь.

Но мы не встретили ни одного датчанина. Мы не увидели и ни одного сакса. Все деревни и фермы, которые попадались по дороге, были разграблены и сожжены, и мы путешествовали по мертвой земле.

На второй день Стеапа свернул на запад. Он не объяснил, почему внезапно изменил направление, а просто упрямо взбирался на холмы. Я последовал за ним, ведь мой спутник знал местность, рассудив, что маленькие тропинки, которые он выбирает, приведут нас к голым возвышенностям Дэрентморы.

Стеапа скакал без остановок, его грубое лицо было мрачным, а когда один раз я окликнул его, сказав, что мы должны быть осторожнее, потому что в маленьких долинах рыщут отряды датских фуражиров, он не обратил на меня внимания, а почти галопом понесся вниз, в одну из таких долин, и остановился только тогда, когда показалась усадьба…

Вернее, то, что некогда было усадьбой. Теперь здесь остались лишь влажный пепел и темно-зеленая трава. В тени высоких деревьев, на которых только что появились первые листочки, лежали узкие пастбища, по краям пастбищ густо росли цветы, но там, где раньше стояло несколько маленьких строений, ничего не было, только угли, черный пепел и грязь.

Стеапа, оставив лошадь, пошел туда.

Он потерял свой гигантский меч, еще когда датчане взяли его в плен в Сиппанхамме, поэтому прихватил с собой огромный боевой топор и теперь тыкал его широким лезвием в темные кучи.

Я схватил его лошадь, привязал вместе со своей к обугленному стволу ясеня, некогда росшего рядом со скотным двором, и стал наблюдать за Стеапой. Я ничего не сказал, потому что чувствовал: одно слово – и он взорвется. Великан присел на корточки рядом со скелетом собаки и несколько минут смотрел на почерневшие от огня кости, потом протянул руку и погладил голый череп. На лице Стеапы виднелись слезы, а может, это были капли дождя, тихо падавшего с низко плывущих облаков.