Бернард Корнуэлл - Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)

Смех становился все громче, причем собравшиеся наверняка вспомнили, что и Альфред, прежде чем благочестие поймало его в свои липкие сети, был сам не свой до женщин.

– Ты один можешь помочь мне, Господи! – закричал Этельвольд, когда мы проползли еще несколько шагов. – Пошли мне ангела!

– Чтобы ты его трахнул? – крикнул кто-то в толпе – и смех превратился в радостный гогот.

Эльсвит, услышав такую непристойность, поспешила прочь.

Священники зашептались, но покаяние Этельвольда, хотя и столь необычное и вызывающее, казалось достаточно искренним. Он плакал. Я знал, что на самом деле этот юноша смеется, но он выл так, будто душа его корчилась в муках.

– Больше никаких женских грудей, милостливый Господь! – выкрикнул он. – Никаких грудей!

Да, Этельвольд выставил себя на посмешище, но, поскольку все уже и так считали его дураком, не возражал против того, чтобы над ним посмеялись.

– Не подпускай меня к женским грудям, Господи! – вновь завопил он, и Альфред, не выдержав, ушел.

Большинство священников ушли вместе с королем, поэтому когда мы с Этельвольдом подползли к алтарю, рядом с ним уже никого не было.

Тогда облаченный в грязное рубище Этельвольд перевернулся и прислонился к столу.

– Я его ненавижу, – негромко проговорил он, и я понял: он имеет в виду своего дядю. – Я его ненавижу, – повторил юноша, – и теперь ты у меня в долгу, Утред.

– Да, – ответил я.

– Я подумаю, что у тебя попросить.

Одда Младший не ушел вместе с Альфредом. Его, казалось, развлекало происходящее. Однако как следует насладиться моим унижением ему не удалось: все испортил развеселивший народ Этельвольд. К тому же Одда понимал, что все наблюдают за ним, возможно сомневаясь в его правдивости, поэтому он на всякий случай придвинулся ближе к огромному воину – очевидно, одному из своих телохранителей. Воин был высоким и очень широкоплечим, но внимание привлекало главным образом его лицо – оно словно не знало иного выражения, кроме неприкрытой ненависти или волчьего голода. Кожа слишком туго обтягивала череп этого человека, от воина веяло жестокостью (так пахнет мокрой шерстью от гончей), и, когда он посмотрел на меня, взгляд его походил на взгляд бездушного зверя. Я понял: человек этот не задумываясь убьет меня по приказу своего господина. Одда был ничтожеством, всего-навсего испорченным сынком богача, но деньги давали ему возможность приказывать другим людям убивать.

Тут Одда дернул здоровяка за рукав, и они ушли.

Теперь остался один лишь отец Беокка.

– Поцелуй алтарь, – приказал он мне, – и ляг плашмя.

Вместо этого я встал.

– Можете поцеловать меня в задницу, святой отец.

Я был вне себя от злости, и Беокка отшатнулся, испугавшись моего гнева.

Но я все-таки сделал то, чего хотел король: принес покаяние.

Как выяснилось, свирепого великана, стоявшего рядом с Оддой Младшим, звали Стеапа. Все называли его Стеапа Снотор, что означало Стеапа Мудрый.

– Это шутка, – пояснил Вульфер, когда я сорвал с себя покаянное рубище и натянул кольчугу.

– Шутка?

– Потому что на самом деле Стеапа туп, как вол, – сказал Вульфер. – Вместо мозгов у него лягушачья икра. Хотя дерется он будь здоров. Ты видел его у Синуита?

– Нет, – коротко ответил я.

– А что это ты вдруг заинтересовался Стеапой? – спросил Вульфер.

– Да просто так, – ответил я.

Не говорить же, что я решил выяснить, как зовут телохранителя Одды, чтобы знать имя того, кто, возможно, попытается меня убить. Вульфер, похоже, заподозрил неладное, но больше вопросов задавать не стал.

– Когда придут датчане, – сказал он, – я буду рад, если ты присоединишься к моим людям.

Этельвольд, племянник Альфреда, держал оба моих меча. Он вытащил из ножен Вздох Змея и разглядывал неясный узор на клинке.

– Если придут датчане, – сказал он Вульферу, – тебе придется позволить мне сражаться.

– Ты не умеешь сражаться.

– Тогда тебе придется меня научить. – И юноша сунул Вздох Змея обратно в ножны, заметив: – Уэссексу нужен король, который умеет биться с врагами, а не молиться.

– Следи за своим языком, парень, – велел Вульфер, – не то его отрежут.

Выхватив меч у Этельвольда, он передал оружие мне.

– Датчане и вправду однажды придут. Присоединяйся ко мне, когда это случится.

Я кивнул, но ничего не сказал, а сам подумал: «Когда датчане придут, я уж лучше присоединюсь к ним».

Судьба распорядилась так, что меня вырастили датчане, после того как я попал к ним в плен в возрасте девяти лет. Они могли бы меня убить, но не сделали этого, а, наоборот, хорошо со мной обошлись. Я выучил их язык и поклонялся их богам до тех пор, пока сам не перестал понимать, кто я: датчанин или англичанин. И, будь ярл Рагнар до сих пор жив, я бы никогда не оставил датчан, но он погиб, его убили в ту страшную ночь предательства и огня, и я бежал на юг, в Уэссекс. Так что теперь я вернулся к своему народу.

И все-таки я не задумываясь присоединился бы к Рагнару Младшему, как только датчане оставили Эксанкестер, если бы только знал, что тот жив. Его судно было в числе судов датского флота, побежденных чудовищным штормом. Множество кораблей потонуло тогда, а остатки флота дотащились до Эксанкестера, где сгорели дотла на берегу реки близ этого города. Я не знал, выжил ли Рагнар. Я надеялся, что он жив, и молился, чтобы он спасся из Эксанкестера. Я мечтал, что однажды смогу отправиться к нему, предложить ему свой меч и обратить оружие против Альфреда Уэссекского. А потом в один прекрасный день я одену Альфреда в рубище и заставлю проползти на коленях до алтаря Тора. После чего убью его.

Вот о чем я думал, пока мы скакали в Окстон – поместье, которое Милдрит принесла мне в приданое.

То были красивые места, но над поместьем висел долг, поэтому владеть им было скорее бременем, чем удовольствием. Пахотные земли лежали на склонах холмов, обращенных к широкому берегу Уиска, а неподалеку от нашего дома зеленели густые дубовые и ясеневые рощи; сверху текли маленькие чистые ручьи, прорезавшие поля с посевами ржи, ячменя и пшеницы. Дом наш представлял собой насквозь продымленное строение из дуба, ржаной соломы, грязи и навоза – такое длинное и низкое, что оно скорее походило на поросшую мхом насыпь; дым поднимался через дыру в центре крыши. В пристройках жили свиньи и цыплята, а кучи навоза вокруг были высотой почти с дом.

В свое время всем владел покойный отец Милдрит, который вел хозяйство с помощью проныры Освальда. В то дождливое воскресенье, когда мы прискакали на ферму, этот хитрец управляющий стал моей первой головной болью.

Поскольку Альфред унизил меня, я был взбешен, возмущен и жаждал мести. К несчастью для Освальда, который выбрал именно тот воскресный день, чтобы притащить дуб из леса выше фермы. Я как раз вынашивал приятные планы мести, позволив лошади самой выбирать путь между деревьев, когда вдруг увидел, что восемь быков волокут к реке какой-то огромный ствол. Три человека погоняли этих волов, в то время как четвертый, Освальд, ехал верхом на стволе с бичом в руке. При виде меня он спрыгнул. На мгновение мне показалось, что Освальд сейчас ринется наутек под защиту деревьев. Но тут управляющий понял, что я его все равно узнал и бежать бесполезно, поэтому он просто стоял и ждал, пока я подъеду к гигантскому срубленному дубу.