Энтони Ричес - Твердыня тысячи копий

– Всем в укрытие! Живей! И сохранять спокойствие!

Люди рассыпались и залегли по обочинам. Все поплотнее нахлобучили шлемы, а фурки [18] Фурка – шест для ношения вещей в походе. Внешне напоминал крест с непропорционально вытянутой стойкой и короткой перекладиной. с узелками личных вещей зашвырнули под деревья, готовясь принять битву. Лица посуровели, никто не хотел смалодушничать во второй раз. Дубн поджидал у опушки с обнаженным мечом, кусая губы и мучаясь отчетливым пониманием, что они находятся в самом сердце территории, где хозяйничает враг, который – хотя и недавно был разбит – все равно способен уничтожить малочисленный и сильно утомленный отряд.

Через несколько секунд грохот копыт по булыжникам достиг высшей точки, и к превеликому облегчению центуриона в виду показался одинокий всадник. Знакомая кавалерийская униформа обрадовала его еще больше, – и тут он заметил, что конник едва держится в седле. Дубн шагнул на мощеный тракт, знаком приказав своим людям перехватить лошадь, которая успела перейти на медленный аллюр. Теряющего сознание кавалериста осторожно спустили на землю. Тот еле дышал, в нем практически не осталось сил даже глаза открыть. Голова вяло откинулась, и все увидели вымазанный запекшейся кровью кусок металла, криво торчащий под затылком. Солдат, помогавший снять всадника с седла, изумленно отшатнулся:

– Братцы, гляньте! Ему чуть голову не снесли!

Дубн повернул раненого на бок и, забыв про собственную боль, бросил оценивающий взгляд на тонкую полоску, насквозь проткнувшую шею.

– Метательный нож. Похоже, этот парень откуда-то – или от кого-то – мчался во весь опор, когда некий мастер клинка постарался его укокошить. Чуток ближе к хребту, и он бы не продержался десяти шагов. Да и сейчас, боюсь, не…

Он прервал себя на полуслове, когда глаза всадника вдруг распахнулись и уставились ему в лицо. Чужие пальцы судорожно вцепились Дубну в руку. Послышался тихий голос, скорее даже шепот:

– Преторианец… убил нас обоих…

Дубн пригнулся ближе, произнося слова подчеркнуто ясно, чтобы умирающий мог его понять:

– Контуберний имперских гвардейцев со своим центурионом?

Всадник с мучительной неторопливостью кивнул. При этом сверкнуло лезвие, шпиговальной иглой торчащее из шеи, и по горлу потекла свежая струйка крови.

– Я заметил ее коня… меня не проведешь…

– Ее коня? В смысле, коня докторши?

Кавалерист вновь кивнул, правда, уже более вяло: под ним в траве успела натечь целая лужица крови.

– Донесение наместнику… вениконы идут на север… Лициний считает, что на Дин… палан…

– Динпаладир.

Убежденность, прозвучавшая в голосе Дубна, заставила умирающего прикрыть веки, по лицу разлилось усталое облегчение, изо рта вырвался долгий выдох, за которым читалось полное отсутствие сил. Не открывая глаз, он еле слышно пробормотал, явно балансируя на самой грани:

– Мой пояс… кошель… жене…

Дубн резко пригнулся, едва ли не кожей ощущая, как проскальзывает сквозь пальцы чужая душа.

– Имя? Где ее искать?!

Слова раздались до того тихие, что лишь недвижность утреннего воздуха позволила им на миг зависнуть на мертвеющих губах:

– Береговой форт… Клодия…

Он обмяк, и Дубн, чуть ли не прижимавшийся ухом к его рту, наконец разогнулся и решительно кивнул:

– Все, ушел. Так, найдите этот кошель и возьмите оттуда мелкую монетку, чтобы ему было чем расплатиться с перевозчиком. Остальное я уберу к себе в мешок, а когда вся эта петрушка закончится, мы разыщем его женщину. Поживей, ребята, с такой раной далеко не ускачешь, а значит, мы гораздо ближе к цели, чем я смел надеяться.

Забыв про боль и усталость, Дубн глядел вдоль длинной серой ленты тракта и прикидывал возможное расстояние до похитителей Фелиции. Когда он обернулся к своим людям, его голос был хриплым от категоричности:

– Отряд, стройся! Идем разбираться с убийцей этого парня и его прихвостнями. Будут знать, как похищать людей!

Начальник караула, державшийся рядом с колонной, бросил на него прищуренный взгляд:

– А если они уже добрались до твоего друга и успели его прикончить? Что, если и докторша тоже мертва?

Дубн с чувством отхаркался на влажный дерн обочины.

– В таком случае, тессерарий Тит, мы посвятим изрядную толику своих сил и времени, вынуждая каждого из них проклясть собственное участие во всей этой истории. – Он повернулся лицом на север и взмахнул рукой, чтобы подать команду. – Отставших приказываю не подбирать, пусть как хотят, так и выживают. Это чтобы никому не пришло в голову отлынивать. Вперед марш!

Солнце не успело проделать и половину пути к зениту, когда пара дозорных, что засели на холме у брода через Туидий, заметили приближение римской пехоты. Шли уже третьи сутки, как им была поручена эта задача, и оба сельгова успели утомиться и от грязи, и от ожидания.

– Ну что, Юдикэль, побежали? Вроде пора?

Старший дозорный, выбранный за обстоятельность и выдержку, помотал головой, не удосужившись промолвить хотя бы слово. Он продолжал наблюдать за тем, как авангардная когорта бредет по мелководью, подгоняемая неслышными воплями и угрозами командиров, чтобы занять оборону на северном берегу, прикрывая переправу основных сил.

– Это же латиняне, у них всё по правилам. Пока последний пехотинец не перейдет реку, они и не подумают двигаться дальше. – Старший дозорный бросил взгляд на небо. – Ставлю золото против конского навоза, что дело затянется на добрых полдня. Так что прямо сейчас бежать в крепость ни к чему. А потом, тебе что, не интересно? Или ты слишком часто видишь, как они играются в свои дурацкие солдатские игры?

Его напарник промычал неохотное согласие, опускаясь обратно в траву и следя за тем, как авангард римлян занимает оборонительные позиции в районе брода.

– А зачем они вообще так делают? Никого же вокруг нет!

Криво усмехаясь, Юдикэль покачал головой.

– Да потому что у них так принято. Согласовано, записано, отработано на учениях – и ничто, даже здравый смысл, не заставит их нарушить эти правила. Они не только займут оборонительный плацдарм на противоположной стороне, но и прикроют южный берег от удара с тыла. У них привычка – вторая натура, и это нам только на руку.

Вениконские ратники, согнанные на прочесывание местности вокруг Трех Вершин, с прохладцей отнеслись к столь скучному поручению – но лишь до тех пор, пока Друст не объявил о крупном вознаграждении чистым золотом любому, кто доставит лазутчика-латинянина. Мало того, сумма удваивалась, если пленник сохранял способность говорить. Воспылав внезапным интересом и прислушавшись к заверениям своего царя-воеводы, что римляне обязательно кого-то оставили в дозоре, воины рассыпались по всем холмам, обшаривая куст за кустом и на всякий случай обрабатывая копьями любые места, где мог затаиться хотя бы и нечеловечески крошечный соглядатай. Увы, безрезультатно. По истечении нескольких часов, когда первоначальный пыл угас, большинство из варваров сочли всю затею пустой тратой времени и поплелись обратно в разоренный форт, махнув рукой на мечту о богатой награде. Друст же наблюдал за возвращением своих людей с легкой улыбкой на устах.