Мария Семёнова - Лебединая Дорога

Чурила стоял подбоченясь, прочно расставив на щите мягкие кожаные сапоги… Издали видный княжеский плащ костром горел на ветру.

Не торопясь нагнулся он к державшим его и спросил:

– Умаялись, хоробрые?

– Сдюжим, – проворчал кто-то в ответ. – Ты, Мстиславич, говори знай, об нас не думай…

Тут-то Чурила и вскинул резко правую руку. И как-то так это у него вышло, что вся огромная толпа заметила и стала смолкать, отодвигая на потом рождавшиеся ссоры.

– Брат или не брат мне Кудряй-хан! – уже в полную боевую мощь загремел княжеский голос. – Брат или не брат, а сосед! А не мне одному сосед, всем! И тебе, Вышата, тоже! А нам ли забыть, что бывает, когда соседи в ссоре живут!

Молча сидевший Радим низко наклонил кудрявую голову… То ли согласно, то ли повинно. Но тут и его подхватили десятка два рук. Преданные кругличане, и прежде всех – Вячко. Да и взметнули повыше, чтобы видели все!

– Думай, Вышата Добрынич, – услыхал Радим свой собственный голос. – Хорошо думай со своими кончанскими, пока ножа к горлу не приставили. Я-то, Добрынич, того ножа пробовал…

Зычностью голоса он с кременецким князем равняться ещё не мог. Но Чурила протянул ему руку, точно хотел пожать её над головами людей… И вновь вся Круглица зарокотала воинственным криком.

А Халльгрим Виглафссон посмотрел на великий тинг и поправил на боку подаренный конунгом меч. Вновь встали перед глазами чёрные скалы, и волны загрохотали у их подножия, и чайки с криком понеслись куда-то за горизонт…

Ничего этого он не увидит до следующей весны. Если, конечно, вовсе останется жив.

Он отогнал видение и тем же движением, что конунг, вскинул правую руку. И мечи торсфиордцев за его спиной вылетели из ножен. И трижды плашмя грянули в гулкие щиты: вапнатак!

…Они снова стояли под дубом, вокруг жилища богов. Дружины князей и вои – мирный люд, взявшийся в нужде за копья и топоры. Кто на коне, кто пеш. Прежде чем отправляться в поход, следовало спросить совета у небес. Так делали всегда.

Накануне старые старики начисто вымели в святилище пол. Решать предстояло о важном, и потому деды не смели в присутствии Богов даже дышать. Бежмя выбегали наружу и там переводили дух.

Для гадания землю потревожили копьями. Всадили их крест-накрест, трижды по два, в нескольких шагах одни от других. Ратники притихли, когда из ограды вывели под уздцы белоснежного жеребца… Тот был украшен сбруей и седлом, какими не мог похвалиться сам князь: конь принадлежал Даждьбогу. Хранители святилища выгуливали и холили скакуна. Но по утрам иногда находили его взмыленным и усталым, точно после дальнего бега. Это Даждьбог, пропадая на ночь с небес, ездил на нём сражаться с силами тьмы. Последнее время такое приключалось всё чаще…

Вот коня подвели к копьям. Старик поклонился ему и отпустил поводья. Божество сошло с неба, незримо заняло пустое седло.

Не дыша глядел Чурила. Молча застыли бояре. Без звука лезли друг другу на плечи простые вои… Если Даждьбогов скакун хоть раз занесёт левую ногу прежде правой, о походе надо будет подумать ещё ой как хорошо.

Знакомые руки протягивали коню пахучий, свежий ломоть… Конь обнюхал первую из трёх преград и легко переступил её с правой ноги.

Даже Булан, мало знакомый со словенским обычаем, с почтением глядел на жеребца. Мудрость коня – от Богов. Его совет – совет вечного неба.

А Халльгрим, тот просто молчал. Сам он скорее стал бы спрашивать у всеведущих рун. Но что проку гадать, когда всё будет так, как прикажет Торлейв конунг…

И во второй раз конь переступил так же, как и в первый. Князь чуть перевел дух. Слепой Радим крепко сжал его локоть. Тишина говорила ему, что всё шло хорошо.

Но уж больно заманчиво пах тёплый хлеб… Нетерпеливо фыркнул Даждьбогов скакун. Да и прыгнул через третьи копья обеими ногами враз.

Глядевшие вздрогнули…

Вышата опамятовался первым:

– Не пойдём! Даждьбогу то неугодно!

Но княжьи уже кинулись вперёд. Сцепили локти над травой, примятой священными копытами. Как и на вече, голос боярина потонул в шуме людском… Расталкивая сгрудившихся, могучие гридни бережно, под руки, провели к копьям старейшего из старцев.

Великомудрый дед опустился на ветхие колени, воздел бороду к небу и беззубо зашамкал, призывая трижды светлое солнце явить свою волю… Потом расправил перстами траву, разыскивая следы копыт.

– Ну? – жадно спросил его Чурила. – Что там?

Старик не шелохнулся. Точно и не князь спрашивал его, а неразумный отрок. Чурила, смущённый, подался на шаг назад. Больше спрашивать он не станет. Пусть тот возится хоть до завтра!

Старческие пальцы мучительно долго ощупывали и гладили землю. Наконец дед поднял глаза и проговорил тихо и просто:

– От правого копыта след глубже…

Далеко, далеко, под жаркими лучами полудня стоял город с белыми стенами.

Поколения жителей степи разбивали здесь свои юрты. Ибо рядом текла великая река Атыл, и каждый год подходило время лова лакомой рыбы, спешившей на нерест.

А потом вновь свёртывали войлочные жилища и откочёвывали прочь. На зелёном мысу оставались черепки разбитой посуды, кости овец и съеденной рыбы, потерянные украшения и забытые игрушки. От весны до весны, до нового возвращения людей, всё это подёргивал тонкой пылью вечно дующий ветер…

Но однажды люди решили не уходить.

И кто-то первым бросил в землю зерно. Кто-то, утомленный ежедневным гончарным трудом, приспособил вертящийся круг. Кто-то посадил возле юрты первую виноградную лозу…

А после устроенной соседями ночной баранты выросла и стена. Не из кирпича – из кирпича, не перенося равных, строил один только повелитель хакан. Люди наломали поблизости белого известняка, вытесали ровные плиты. Начертали на них письмена. Озорные руки нарисовали лошадей и ослов. Всему научается человек, случись только нужда!

И встал над рекой ещё один саркел. Сар-кел – белая крепость. И населили её воины, земледельцы, ремесленники, купцы. И окружили её виноградники, возделанные поля, необозримые душистые сады…

Нынче в саркеле было людно. Уже много дней бурлил вокруг города разноязыкий воинский лагерь. Воины покупали у жителей коней, рыбу, лепёшки. Продавали нажитое в прежних походах. Всадники побогаче приценивались к медной и железной посуде. Чтобы не билась в дальнем пути. Кому продавать было нечего, месили возле костров глину с песком и лепили котелки впрок. Побьются – напекут новых… И снова по дедовскому опыту поместят ушки внутри, чтобы не сгорела над костром подвесная верёвка.

Прибыли от всех этих людей городу было немало. Но хватало и беспокойства. Наконец войско собралось уходить – держи ухо востро, как бы не обокрали напоследок!