Мария Семёнова - Лебединая Дорога

Мстислав с его костылем галерейками ходить не любил. Вот и теперь он вышел из гридницы через дверь, нарочно для него прорубленную, оглядел залитый солнцем двор, привычно оперся на руку сына и вздохнул: хорошо-то как…

Людота, счастливый, но всё ещё робкий, шёл следом за князьями, бережно неся закутанный меч. Чурила – не Радим. Тоже не мёдом обмазан, но хоть не засадит в поруб со страху, как бы ты не выковал такого кому-нибудь ещё.

Молодой князь провёл отца через влазню, а оттуда – в жилую часть избы. В тёплой повалуше не было окон, так что свет проникал только через раскрытый дымогон наверху, да ещё над печью в висячем железном решете весело потрескивала лучина. Колеблющийся огонь озарял высокие стены, жирно закопчённые поверху и чисто вымытые внизу, накрытый стол и трёх проворных девчонок, расставлявших последние миски и ковши.

Людота обежал взглядом гладко вытесанные стенные брёвна… Надо будет попозже сказать Мстиславичу, а там – навряд ли не разрешит! – наготовить красок из глины и трав, да и пустить по этим стенам долгогривых рыжих коней и красавиц с распущенными косами, летящих в купальском хороводе. И самого князя с мечом в руках. Значит, так: красную краску он приготовит из пятилистника, синюю – из корня лапчатки, а жёлтую – из цветов прыгуна…

Люди, сидевшие по лавкам, при появлении князей поднялись, начали кланяться. В доме Мстислава ещё держался старинный обычай, согласно которому все жившие под крышей садились за один стол – челядь и господа, свободные и рабы. Злые языки говорили, что иного от князя-колодезника ждать было трудно. Ведь до того, как вселиться в эти хоромы хозяином, не мог он похвастать ни знатностью, ни богатством. Где ж ему знать, как это делается в домах у вятших мужей! Ворчал Вышата Добрынич, ворчали старшие бояре. Но Мстислав был упрям не менее сына. Ни под чью дудку не плясал, не слушал даже княгиню.

А княгиня Добронега, мать Чурилы, осмотрела стол и углядела смирно сидевшего Людоту.

– Это ещё кто? – спросила она сына.

Чурила отозвался:

– Людота, коваль круглицкий. От Радима к нам притёк.

Он уже угостил печной огонь причитавшимся куском, можно было приниматься за трапезу, но княгиня положила ложку:

– Грязь всякую в дом тянешь, Чурило! Не хватит ли?

Задутым огоньком погасло счастье в глазах кузнеца… Он пришибленно огляделся и начал вставать, нашаривая позади себя свой бесценный свёрток. Чурила сказал ему, продолжая невозмутимо есть:

– Сиди где сидишь, коваль. Я князь, не она.

Людота сел. Добронега повела на него тёмными глазами, но промолчала. Потом повалуша начала пустеть, и наконец в ней осталась только княжеская семья да ещё Людота, который и ушёл бы, да не знал куда.

– Кому ты князь, а мне сын! – сказала Добронега. – Ты, может быть, ещё девку свою сюда мне приведёшь? Неумойку!

Чурила поморщился:

– Ладно, мать… не береди.

Но княгиня непреклонно пристукнула по столу крепкой, ещё не забывшей мозолей рукой:

– Мне это не ладно! Не пущу в дом, так и знай!

Тут уж шрам на лице у Чурилы из белого стал красным. Поднялся – тень на стене подперла стропила – и сказал негромко:

– Ты чего хочешь, мать? Пока поперёк лавки лежал, уму-разуму не научила, а во всю вытянулся, будет уж…

И пошёл к дверям, устало махнув Людоте:

– Идём!

Кузнец подхватил меч и следом за князем нырнул в низкую дверь.

Вечером в доме Малка Военежича принимали нежданных гостей. Первым постучал в двери Ратибор, молодой боярин, Чурилы Мстиславича друг-приятель.

– Вечер добрый боярину и боярыне, чадам и домочадцам, – прогудел он с улыбкой, пригибаясь в дверях. Был он ростом не меньше Чурилы, но, в отличие от него, велик телом, дороден. Вошёл, и половицы под ним запели весело и лукаво.

– Любогляда, миску гостю неси, – не поняв толком, в чём дело, захлопотала боярыня. Но тут невидимая сила отодвинула Ратибора в сторонку, и на пороге возник Радогость – жилистый, загорелый, одинокий глаз светился задором.

– А кого мы вам привели, – заворковал он прямо с порога. Однако сзади его, как видно, ткнули кулаком, и он спрятал хитрый смешок, косясь через плечо. Ратибор продолжал за него:

– Приезжали к нам, боярин, именитые гости, честные купцы, – проговорил он торжественно, по обычаю грея руки у печи. – Пировали у нас и на пиру бахвалились, будто у тебя были да видели в речке юркую плотичку, красные пёрышки!

Боярыня Желана Гораздовна, поднявшаяся было с лавки, опустилась обратно, сложила руки на коленях. Малк хмыкнул, расчесал пальцем усы. А Ратибор продолжал:

– У тебя плотичка, у нас пёстрая щучка, зубастая-зубастая. Мы её в золотом ведёрочке несём, хотим к плотичке в речку пустить…

– И второй раз приезжали гости торговые, – подхватил одноглазый Радогость. – И рассказывали, боярин, что будто бы живёт у тебя в лесу пушистая белочка, с ветки на ветку, рыжая, перепрыгивает! Вот пришли мы к тебе, Военежич, принесли ястреба на рукавице. Когтистого – страсть…

– А в третий раз приезжали, – вновь взял слово Ратибор, – хвастали, что вроде есть у тебя славное золотое колечко. Вот и пришли мы к тебе, боярин, сваечку серебряную с собой принесли…

Они расступились, давая дорогу, и «серебряная сваечка» встала в дверях, молча поклонившись хозяину.

Малк улыбался в густые усы. Когда ещё поглядишь вот так на Чурилу Мстиславича, кротко опустившего глаза.

Сам Малк всю жизнь водил единственную жену Желану – таким уж однолюбом уродился на свет. Сыновей, правда, боярыня ему подарить не сумела, но зато дочерей за двадцать лет набралась полная изба.

– А что, – проговорил Малк с напускной важностью. – Не больно-то широка моя речка, и лес невелик, и на кошеле заплата… Однако и колечко найдётся, и белочка, и рыбка красные пёрышки… Любую лови, которая клюнет!

И указал рукой на лавку, с которой на князя смотрело пять пар смеющихся глаз. Сестрёнки захихикали, принялись толкать друг дружку локтями, а старшая, Звениславка, отчаянно вспыхнула и прижалась к матери, пряча лицо. Желана обняла её, стала гладить по головке:

– Не возьмёт тебя щучка, я её кошке отдам! Не видать тебя ястребу, я на него орла с орлятами напущу. Не дам тебя в обиду, в чужой дом, в немилый, в неласковый…

Чурила шагнул вперёд, положил на стол полотняную сумку. Ратибор с Радогостем развязали тесёмки:

– Это, хозяюшка, твоим кошкам с котятами, чтобы нашу щучку не съели.

На стол лег большой ноздреватый сыр.

– А это орлу с орлятами, чтобы нашего ястреба не когтили.

Из сумки появился румяный пирог.

– И впрямь белку выследили, – развел руками Малк Военежич. – Да только как отдать? Неумыта она у меня, лицом черна, волосом непричёсана. Не можно!

Чурила кашлянул, впервые подавая голос.