Алекс Брандт - Пламя Магдебурга

Они миновали площадь и шли теперь по Липовой улице. Горожане, попадавшиеся им навстречу, почтительно приподнимали шапки.

– Люди плохо представляют себе истинное значение и важность торговли, – продолжал Хойзингер. – Не понимают, что без нее Кленхейм навсегда остался бы маленькой охотничьей деревушкой, которой когда-то был. Посмотри вокруг – скольких людей может прокормить эта земля? Сотню, не больше. Так и было, пока архиепископ не разрешил нам поставлять свечи для нужд магдебургских церквей. С тех самых пор и началось наше процветание, Карл. С тех самых пор торговля стала приносить нам больше, чем приносила земля. Поройся в своей богатой памяти, и ты вспомнишь, как это было. Вместо крохотной часовенки в Кленхейме построили собственную церковь. Построили ратушу, здание цеха, конюшню, мельницу, амбар, сторожевые башни. И все это – на свечные деньги. Что был Кленхейм? Убогая маленькая деревушка в лесу, два десятка хижин. Чтобы окрестить ребенка, надо было отправляться в Магдебург или Гервиш. А теперь? Город! Маленький, но город, шесть дюжин дворов. Дома не чета прежним, высокие, почти каждый со своим садом. Мастерские, огороды, пасека и сколько всего еще. Кленхейм – город ремесленников. Лишить нас торговли – то же самое, что подрубить корни, питающие дерево. Некоторое время дерево простоит, но потом все равно засохнет, сгниет изнутри. Без торговли с Магдебургом нам не прожить.

– Не вспоминай про Магдебург, Стефан. Что толку цепляться за старое?

– Вот-вот, – сокрушенно покачал головой казначей. – И твой Маркус говорит о том же. «Приверженность старым порядкам…» Может быть, ты и прав, я цепляюсь за старое. Но что еще остается? Человек, которого вышвыривают из собственного дома, тоже будет цепляться, да еще как. И не потому, что глуп, а совсем наоборот. Я цепляюсь за старое? Да, потому что в нем, в этом старом, был разум, были законы, была честность. А что мне предлагают взамен? Потрошить чужие карманы? Убивать, чтобы прокормиться? Нет, Карл, я буду цепляться, буду до последнего, до тех пор, пока есть надежда, надежда вернуть себе то, чем мы владели когда-то. Не знаю, сможет ли Магдебург возродиться из пепла и как скоро это произойдет. Но мы должны ждать этого, ждать, как второго пришествия. Кленхейма нет без Магдебурга, понимаешь?! Торговля связывает нас вместе, как пуповина связывает мать и дитя. Стоит разорвать эту связь…

Он не договорил и лишь обреченно махнул рукой.

Они повернули на улицу Адальберта Святого, на которой находился двухэтажный дом Хоффманов. Тающий от собственного тепла солнечный диск медленно плыл с юга на запад.

– Ты не хочешь понять меня, Карл, – тихо произнес казначей. – Ты уже смирился с тем, что происходит вокруг, и думаешь, как бы побыстрей приспособиться к этому хаосу. А я не желаю мириться! Не желаю идти на поводу у горлопанов, которые хотят превратить Кленхейм в разбойничье логово. Разве это возможно, разве это правильно? Разве грабежом можно что-то создать?! Германия создана трудом, Карл. Трудом и торговлей. Господь благословил эту землю, он дал ей судоходные реки и морское побережье. Рейн и Дунай, Везер и Регниц, Эльбу и Неккар… Сколько городов выросло на этих берегах, сколь славными и богатыми они стали! Кельн, Нюрнберг, Франкфурт, Любек, Бремен, Магдебург, десятки и сотни других… Труд создал их богатство, торговля сделала его востребованным и умножила тем стократ. Германия – это города. Города, связанные между собой кровеносными сосудами рек, вереницами кораблей и груженых повозок. Города, которые давали взаймы кайзеру и снаряжали для него войска. Города, из которых проистекало могущество и богатство Империи. Города, перед чьей силой склонялись и чьей дружбы искали многие европейские государи… Господи Боже, зачем Фердинанду нужно было уничтожать это все?! Резать торговые пути, накладывать контрибуции, разорять постоями и грабежами целые земли, уничтожать ту основу, на которой покоится его власть… Впрочем, неважно. Пусть кайзер окончательно лишился рассудка. Пусть хоть всю Германию теперь захватило безумие – разве мы должны поддаваться ему? Мы должны быть верными собственным правилам, Карл. Только в них можно найти опору. Или ты считаешь иначе?

Но бургомистр только пожал плечами и ничего ему не ответил.

Иеремия Гефнер был родом из Альтбаха, маленькой бедной деревушки неподалеку от вольного имперского города Франкфурта. Отец его был бочар, платил полтора гульдена годовой подати и пользовался в деревенской общине уважением. После смерти отца, когда дом и земля перешли по наследству его старшему брату Генриху, Иеремия ушел из деревни и направился пешим ходом во Франкфурт. В ту пору ему уже исполнилось шестнадцать. Он был силен, умел обращаться с плотницким инструментом, мог написать свое имя. Вдобавок к тому знал наизусть «Верую…» и «Отче наш…» и умел ездить верхом.

Во Франкфурте он подрядился работать на корабельной пристани. Днями напролет перетаскивал на широкой спине мешки, спал в грязном бараке, ел жидкую похлебку и черствый хлеб. Однажды в воскресный день решил отправиться на городской рынок, чтобы присмотреть себе новые башмаки, – деньги на эту покупку он откладывал несколько месяцев. На площади перед собором Святого Варфоломея Гефнер услышал звук барабанной дроби и крики глашатая – вербовщики набирали солдат. Иеремия подошел ближе. Вербовщик кричал, приставляя ладони ко рту, что храброму графу Эрнсту фон Мансфельду требуются крепкие и смелые парни для войны против войск императора Фердинанда и его кузена, испанского короля. Каждому, кричал вербовщик, кто запишется в полк, будет выдана новая рубаха, полталера серебром и кружка бесплатного пива. Почесав пятерней затылок, Иеремия подошел к столу вербовщика. Тот спросил у него имя и ремесло, велел показать ладони и зубы, спросил, умеет ли он обращаться с мушкетом или аркебузой. Юноша ответил, что, кроме топора и охотничьего ножа, другого оружия в своей жизни не видел.

– Ничего, – усмехнулся вербовщик, – еще увидишь.

Так Иеремия Гефнер стал солдатом. Новое ремесло пришлось ему по душе. Карточная игра, драки и пьянство – все, чем развлекают себя люди, одуревающие от скуки и безделья в военных лагерях, – все это не занимало его. Днями напролет он учился обращаться с пикой, рубить коротким, в локоть длиной мечом, прозванным «кошкодер», метать в дерево нож. После того как в оружейне ему дали старый, хотя и не заржавленный еще мушкет, он занял у одного капрала немного денег в счет будущего жалованья, купил на них запас пороха и свинцовых пуль и принялся упражняться в стрельбе. Стрелял вначале с двадцати шагов, потом с тридцати, потом с сорока, постепенно увеличивая расстояние. Стрелял по камням, по дубовым поленьям, по пустым винным бутылкам, которые время от времени выбрасывали из офицерской палатки. Потом – чтобы не тратить понапрасну пули – придумал иной способ. Набил песком небольшой мешок, нарисовал на нем углем круги мишени и стрелял уже по мешку. Пули застревали в песке, и он легко вынимал их оттуда, чтобы вновь зарядить мушкет.