Светлана Алексиевич - Меч и пламя революции

Дзержиново.

Мягко стелется среди леса узкая речушка, шумят березы. Здесь их неожиданно много. Старые, молодые, они вольно рассыпались среди темных сосен, опоясывая празднично белой лентой место бывшей усадьбы.

Дома нет. Дом в сорок третьем сожгли фашисты, казнив брата Казимира и его жену Люцию за связь с партизанами. На его месте стоит каменная плита с надписью: «Здесь 30 августа (11 сентября) 1877 года на хуторе Дзержиново (Столбцовский район Минской области) в семье польских мелкопоместных дворян родился „меч и пламя“ пролетарской революции Феликс Эдмундович Дзержинский».

В моем сознании задерживается год — сорок третий… Немногим более тридцати лет прошло с тех пор, когда тут стоял большой дом, помнивший его детство, сберегавший его вещи и его книги. Всего лишь три десятилетия… А из поросшего мхом фундамента уже поднялись тонкие березки.

Нет, эти молодые деревья его не помнят, а вот те, что постарше, должны помнить. Он о них вспоминал в 1916 году, когда писал из московской Бутырской тюрьмы брату Владимиру: «Я снова ощущаю радость моих тогдашних детских настроений… В эти минуты я хочу очутиться в наших лесах и слушать шум деревьев, песни лягушек — всю музыку нашей природы. Может быть, в жизни мне и давала силу эта музыка леса, музыка моих детских лет, которая и сейчас все время играет в моей душе гимн жизни. Я ведь не раз думаю о нашем Дзержинове, как о сказке, что там восстановятся все силы мои и молодость вернется. Ведь я там был последний раз в 1892 году, а во сне я часто вижу дом наш, и березы наши, и горки белого песка, и канавы, и все, все до мельчайших подробностей».

Через год, в 1917 году, как раз накануне решающих событий, он приедет сюда на похороны брата Станислава, которого убили бандиты. Брата похоронят рядом с могилами отца и матери. Словно предчувствуя, что это его последнее свидание с родными местами, Дзержинский попрощается с ними: «Я благословляю свою жизнь и чувствую в себе и нашу мать и все человечество. Они дали мне силы стойко переносить все страдания. Мама наша бессмертна в нас. Она дала мне душу, вложила в нее любовь, расширила мое сердце и поселилась в нем навсегда».

Я пытаюсь себе представить, что запомнил его прощальный взгляд. Взгляд сорокалетнего человека, склонившегося над своей детской колыбелью. Может быть, вот эту круглую поляну, выбежавшую от хутора к реке? Или вот этот трогательный изгиб лесного родника у самого дома, а сейчас у бережно сохраняемых остатков былого жилища? Или старый дуб, который стоит у дороги? Мудрый свидетель бесчисленных событий… Его нельзя обойти взглядом и не запомнить. Осторожно трогаю твердую кору, словно прислушиваюсь, как далеко под ней запрятана жизнь.

Сколько раз стремительно пробегал и проходил мимо него черноволосый юноша с упрямо-открытым взглядом немного раскосых глаз, тонкими чертами лица. Может быть здесь просиживал он часами в раздумье и тут родилось признание: «…природа так меня поглощала, что я почти не чувствовал своего существа, а чувствовал себя частицей этой природы, связанной с ней органически, будто я сам был облаком, деревом, птицей».

Мягкая, поэтическая душа была у этого юноши. Не здесь ли начались их споры с сестрой Альдоной, недовольной тем, как складывается характер Феликса и мечтающей о другой, по ее мнению, блестящей карьере солидного чиновника. А он по-прежнему не раз возвращался из школы в стареньком чужом костюме, отдав свой новый вместе с ежедневным завтраком бедному товарищу, потому что «человек только тогда может сочувствовать общественному несчастью, если он сочувствует какому-либо конкретному несчастью каждого отдельного человека…» Сестра осуждала его. И только добрая мать все понимала и втайне гордилась им. Он очень любил долгие разговоры с матерью здесь, среди тенистых лесных аллей. Ей первой он открылся: «Я видел и вижу, что почти все рабочие страдают, и эти страдания находят во мне отклик…» Одного только не знала мать: Феликс и еще двое его товарищей дали друг другу клятву бороться до последнего дыхания против всякого гнета и эксплуатации.

Его родная земля

Вспоминаю, что это уже когда-то было… Юношеская клятва Герцена и Огарева на Воробьевых горах…

Я думала об этом в Дзержинове и тогда, когда на второй день медленно шла по залам областного музея имени Ф. Э. Дзержинского, который обосновался недалеко от Дзержинова, в городском поселке Ивенце. Небольшое, двухэтажное здание, построенное на старинный манер с полукруглыми башенками и окнами-бойницами. Мысленно благодаришь создателей музея за верно найденное решение: здание музея должно отличаться от всех остальных строений, сам вид его обязан создавать особое настроение или, вернее было бы сказать, особый настрой души, когда человеку хочется побыть наедине с чужой, обнаженной до сути жизнью, чтобы поразмышлять о своей собственной.

У входа знакомый по книгам и альбомам портрет Дзержинского: он в военного образца фуражке с полукруглым козырьком, смутно очерчен высокий ворот гимнастерки, строгий и в то же время открыто доброжелательный взгляд, маленькая бородка. Под портретом слова: «Если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы так, как начал…»

Феликс Дзержинский и Серго Орджоникидзе в Сухуми. 1922 г.

Жизнь, которую без тени колебаний ему самому хотелось бы повторить и о которой поэт сказал:

Вот она, перед нами…

На чем прежде всего задерживается взгляд, так это фотографии. Они всюду: висят на стендах, редкие и ценные лежат под стеклом. Вот Феликс с матерью и братьями Казимиром и Станиславом на крыльце родного дома. Снимок сделан в 1889 году. Феликсу двенадцать лет. Вот он с книгами в своей комнате. Здесь ему лет девятнадцать. Дальше читаю: «Ф. Э. Дзержинский в Ковенской тюрьме. 1898 г.». Это был его первый арест. Ему только что исполнилось двадцать. Снимки, сделанные в московской Бутырской тюрьме, Орловском централе, Варшавской цитадели, присланные из сибирской ссылки… А вот это уже послеоктябрьские фотографии: Дзержинский — начальник тыла Юго-Западного фронта в Харькове (1920 г.); Дзержинский — председатель ВЧК в своем рабочем кабинете (1921 г.); всероссийский попечитель детей — в красном уголке трудовой коммуны (1922 г.); Дзержинский и Ворошилов в почетном карауле у гроба В. И. Ленина (январь 1924 г.); Дзержинский — председатель ВСНХ среди ленинградских рабочих (1925 г.); Дзержинский — во время своей последней речи на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б)…