Алекс Брандт - Пламя Магдебурга

С рейтарами было все кончено, об этом уже не стоило беспокоиться. Раздетые, в одних рубашках тела они сбросили в яму. Дождь не позволял их сжечь – ничего, сожгут после, а пока достаточно лишь прикрыть их еловыми ветками. Раненой лошади – она лежала на боку, хрипела, и не могла встать – Чеснок перерезал горло, и они всемером оттащили ее наверх. Вторая лошадь была невредима и покорно пошла за своими новыми хозяевами.

Что было при себе у рейтаров? Кроме доспехов, оружия, седел и лошадиной сбруи, они нашли позолоченные нательные кресты, молитвенник и пару кругов кровяной колбасы в холщовой дорожной сумке.

С делом покончено. Теперь им нужно решить, как быть дальше.

Маркус сидел, держа пальцами ровный бумажный прямоугольник с красной нашлепкой печати. Это было письмо, они нашли его на груди одного из мертвых рейтаров. Впрочем, сейчас это письмо не занимало Маркуса, и он только рассеянно вертел его в руках.

– Вы не послушали меня, – глухо произнес он, ни на кого не глядя. – Не послушали, и вот к чему это привело…

Никто не ответил ему, не возразил. Все сидели, понурившись.

– Вина за смерть Альфреда лежит на мне, – продолжал Маркус, – мне и отвечать перед Советом. Что касается засад, которые мы здесь устраивали, – ничего этого больше не будет. Я не хочу, чтобы погиб кто-то еще из нас.

– Постой, Маркус, – подался вперед Гюнтер Цинх. – Ведь мы можем принести городу пользу. Зачем же отказываться от этого?

– И я думаю, – переглянувшись с Гюнтером, кашлянул Чеснок. – Всем нам чертовски жаль Альфреда, но упускать…

– Тебе не жаль, – оборвал его Маркус, и судорога пробежала по его блестящему от дождевых капель лицу. – Тебе не понять этого, ты не способен понять.

Но Чеснок не сдавался:

– Ты сам говорил: если не станем щадить солдат, то не будет никакого риска, никто не погибнет. Мы тебя не послушали – что ж, были ослами. Но все еще можно исправить.

– Люди ждут, когда мы принесем им зерно и мясо, – убирая со лба намокшую прядь, сказал Петер Штальбе. – Рассчитывают на нас.

Снова наступило молчание. Было слышно только, как шелестит дождь и скрипят на ветру озябшие стволы деревьев.

– Итак, – произнес наконец Маркус, не глядя ни на кого, – вы хотите, чтобы все оставалось, как прежде.

Сидящие в шалаше нестройно закивали, забормотали что-то.

– И вы согласны, что больше мы не будем беречь чужую кровь и будем убивать тогда, когда это необходимо.

Снова закивали головы, потонули в дождевом шелесте скомканные слова.

– Тогда вы должны пообещать, – пообещать, клятвы здесь ни к чему, – что отныне, с этого самого момента, будете безоговорочно слушать меня во всем. Щадить тех, кого я велю пощадить. Убивать тех, на кого я укажу пальцем. Делать то, что приказано. Без сомнений, без жалости, без отговорок.

Он замолчал на секунду.

– Запомните, запомните хорошо: мы смотрим в лицо смерти, своей и чужой. Здесь нельзя быть растерянным, нельзя быть беспечным. Альфред мог бы жить, если бы в свое время я настоял на своем. Он мог бы жить, если бы Гюнтер загодя проверил замок своей аркебузы. Мог бы жить, если бы Петер не упал в грязь. Он мог бы жить, если бы мы не колебались и не раздумывали перед тем, как нажать на курок.

Маркус поднялся со своего места, вышел из шалаша прочь. Остальные последовали за ним.

– Сейчас мы отправляемся в город. Но прежде – приготовьте носилки, чтобы нести Альфреда. И разделайте лошадь; мы не можем оставлять ее здесь.

– Что мы скажем его отцу? – тихо спросил Гюнтер Цинх.

– Скажем правду. Альфред храбро бился и погиб. Мы отомстим за его смерть. – Маркус скрестил на груди руки. – А сейчас – довольно разговоров, приступайте к делу.

Когда они вернулись в Кленхейм, был уже поздний вечер. Людей на улицах почти не было, закатное солнце бронзой отсвечивало в окнах домов. Тянуло сыростью от ручья, позади, за пределами города, сонно вздыхал кажущийся темно-голубым лес.

Они молча прошли через Малую площадь и свернули на улицу Свечных Мастеров, где находился дом Фридриха Эшера.

– Господин Фридрих, отворите! Отворите, господин Фридрих! – забарабанил в дверь Маркус.

Внутри кто-то закашлялся, послышались шаркающие стариковские шаги. Дверь открылась, и на пороге появился хозяин дома – седой, с морщинистым брюзгливым лицом и косматыми бровями. Из-за его спины испуганно выглядывала жена, сжимавшая в руке подсвечник с маленькой оплывшей свечой.

– Чего надо? – выпятив нижнюю губу, гаркнул старик. – Ночь скоро, а вы все шляетесь. Альфред вернется, вот он вам накостыляет, чертовы дармоеды!

– Простите, господин Фридрих…

– А-а, это ты, Маркус… сразу не разглядел. А я думал, опять эти оборванцы – повадились ходить, клянчить еду. – Он хрипло откашлялся. – Где Альф?

Неожиданно для себя Маркус вдруг замялся.

– Что молчишь, язык тебе оторвали?

Выдохнув, словно перед прыжком в ледяную воду, Маркус ответил:

– Альф умер. Его убили, господин Фридрих.

– Как убили?! Что за вздор ты говоришь?! – гаркнул Эшер и угрожающе шагнул вперед.

Маркус молча отошел в сторону, и старик увидел носилки. Его лицо вдруг окаменело. Машинально сделав еще один шаг, он остановился и замер на месте, нелепо расставив руки в разные стороны.

– Альф храбро сражался, его застрелили в схватке, – произнес Маркус, стараясь говорить спокойно.

В лице старого Эшера вдруг произошла какая-то перемена – морщины слегка разгладились, бугристые складки сделались мягче. Он всхлипнул и тут же зажал рот рукой. В следующую секунду его лицо обмякло, оплавилось, как восковая свеча. Горе прорвалось наружу, словно птенец сквозь яичную скорлупу. Рухнув на колени перед трупом сына, Фридрих Эшер зарыдал.

Сломав печать, Маркус достал из конверта сложенный вчетверо лист бумаги. Письмо сильно намокло под дождем, но, по счастью, чернила почти не расплылись. Адресата у письма не было.

«Дорогой друг, – аккуратными буквами поползла первая строчка, – прежде всего выдай людям, доставившим тебе этот конверт, по два талера на брата. Знаю, это не вполне соответствует правилам, но на здешних дорогах опасно, и поэтому следует платить тем, кто рискует собственной головой. Рассчитаюсь с тобой при первой же встрече. Теперь к делу. Признаюсь тебе, что я совершенно напрасно поспешил выполнять указания графа – понадеялся, что на новом месте условия будут лучше, а оказалось наоборот. Деревня, где мы сейчас квартируем, – дыра, поросячья задница. Ни провизии, ни фуража, ни нормальных домов – в лисьей норе и то уютнее. Церковь больше напоминает сарай, к которому по ошибке пристроили колокольню. Я расположился в доме старосты, но, скажу тебе честно, все чаще подумываю о том, чтобы переселиться в свою походную палатку. Грязь, залатанное белье, угрюмые люди, которые, кажется, вот-вот бросятся на тебя с ножом. Якобина – самое время пожалеть, что уступил ее уговорам и взял с собой! – точит меня каждый день. Боится, что хозяева дома незаметно подсыпают нам в суп отраву. Какая глупость…