Уилбур Смит - Ярость

Мозес прошел к сундуку и поднял тяжелую бронзовую статуэтку бушмена. Поставил ее на ковер и поднял крышку сундука. Тара медлила, неуверенно глядя на него.

– Чего ты ждешь? – спросил он. – Иди, женщина, выполняй свой долг.

– Да, Мозес. – Она торопливо направилась к выходу в приемную.

– Запри за собой обе двери, – приказал он.

– Да, Мозес, – шепотом ответила она.

Идя по коридору, она снова порылась в сумочке и достала свою переплетенную в кожу записную книжку с золотым карандашиком в петле. У начала лестницы она остановилась, положила записную книжку на перила и торопливо написала на чистой странице:

«Папа,

Сантэн серьезно пострадала в автомобильной аварии. Она спрашивала тебя. Пожалуйста, приходи быстрей.

Тара».

Потом вырвала листок из книжки и сложила. Она знала, что на этот призыв отец обязательно отзовется, и написала на сложенной записке его имя.

Вместо того чтобы идти прямо на галерею для посетителей, она торопливо прошла по широкой лестнице и обратилась к одному из парламентских курьеров в форме, который стоял у закрытой двери зала заседаний.

– Передайте эту записку полковнику Малкомсу, – сказала она.

– Мне нельзя заходить, выступает доктор Фервурд, – ответил курьер, но Тара сунула записку ему в руку.

– Это очень срочно, – умоляла она, и ее отчаяние было очевидно. – Его жена умирает. Пожалуйста…

– Ладно, попробую.

Курьер взял записку, а Тара побежала назад по лестнице. Показала пропуск служителю у входа на галерею и прошла туда.

Галерея была забита. Кто-то занял место Тары, но она протолкалась вперед и заглянула в зал заседаний. Выступал доктор Фервурд – он говорил на африкаансе. Его серебряные кудри были аккуратно подстрижены, глаза сосредоточенно сверкали, и он жестикулировал обеими руками, подчеркивая свои слова.

– Вопрос, который задал этот человек из Британии, обращен не к южно-африканским монархистам и не к южно-африканским республиканцам. Он обращен ко всем нам. – Фервурд помолчал. – Вопрос, который он задал, таков: выживет ли белый человек в Африке или исчезнет?

Весь зал был наэлектризован. Никто не шевелился, никто не отрывал взгляда от его лица – пока парламентский курьер в форме не прошел незаметно по проходу вдоль мест оппозиции и не остановился возле Блэйна.

Ему пришлось коснуться плеча Блэйна, чтобы привлечь его внимание. Блэйн взял записку. Не глядя на нее, не сознавая, что делает, он кивнул курьеру и, держа сложенную записку в руке, снова сосредоточился на выступлении Фервурда, стоявшего под креслом спикера.

– Прочти, папа! – вслух прошептала Тара. – Пожалуйста, прочти!

Из всех собравшихся только Шаса не был загипнотизирован ораторским мастерством Фервурда. Мысли его представляли собой спутанный поток, одна устремлялась за другой, они переплетались и смешивались без всякой логической последовательности.

Мозес Гама! Трудно поверить, что ему пришлось так долго вспоминать, несмотря на прошедшие годы и все происшедшие с ними перемены. Когда-то они были друзьями, и в тот период молодости, когда формируется личность, Мозес Гама произвел глубокое впечатление на Шасу.

Вторично Шаса услышал это имя гораздо позднее: оно было в списке разыскиваемых революционеров 1952 года. Но если остальные: Мандела, Собукве и другие – предстали перед судом, Мозес Гама исчез. Ордер на его арест по-прежнему действителен. Мозес Гама по-прежнему преступник на свободе, опасный революционер.

«Тара!» Мысли его потекли в другом направлении. Она взяла Гаму к себе шофером, а с учетом ее политических взглядов невозможно представить себе, что она не знала, кто он. И вдруг Шаса понял, что неожиданный покорный отказ Тары от ее прежних левацки настроенных друзей и новое примирительное поведение – притворство. Она ничуть не изменилась. Этот человек, Мозес Гама, гораздо опасней любого из ее прежних друзей-ренегатов. Шасу просто одурачили. На самом деле она еще больше полевела, пересекла границу между законной политической оппозицией и преступной деятельностью. Шаса едва не вскочил, но вспомнил, где находится. Фервурд между тем продолжал говорить:

– Необходимость быть справедливыми ко всем вовсе не означает, что нужно заботиться только о черных, защищать только их. Она означает необходимость справедливого подхода к белым африканцам и их защиты…

Шаса посмотрел на галерею для посетителей: на месте Тары сидел кто-то незнакомый. А где Тара? Должно быть, в его кабинете… и ассоциации повели его дальше.

Мозес Гама заходил в его кабинет. Шаса видел его в коридоре, и Триша сказала: «Только миссис Кортни и ее шофер». Мозес Гама был в его кабинете, и кто-то просверлил дыру в потолке и провел электрический провод. Не Одендаль, не хозяйственный отдел. Кто-то другой, имевший возможность это сделать.

– Мы в Африке не пришельцы. Наши предки жили здесь раньше первого черного человека, – говорил Фервурд. – Триста лет назад, когда наши предки высадились здесь, эта земля была безлюдной пустыней. Черные племена находились далеко на севере, медленно продвигаясь на юг. Земля была ничья. Наши предки объявили ее своей и начали возделывать. Потом они построили города, проложили железные дороги и вырыли шахты. Сами черные ни на что подобное не способны. Мы – люди Африки даже больше, чем черные племена, и наше право жить здесь так же дано Богом и неотъемлемо, как их право.

Шаса слышал эти слова, но не понимал их: Мозес Гама, вероятно, с помощью и при попустительстве Тары, проложил в его кабинете электрический провод и… Неожиданно Шаса ахнул. Сундук-алтарь. Тара водворила его в кабинет, как троянского коня.

Вне себя от тревоги он всем корпусом повернулся к галерее и на этот раз увидел Тару. Она прижалась к стене, и даже отсюда Шаса видел ее бледность и смятение. Она смотрела куда-то на противоположную сторону палаты. Шаса проследил за ее взглядом.

Блэйн Малкомс, забыв обо всем на свете, слушал речь премьер-министра. Шаса видел, как к нему подошел курьер и передал записку.

Он снова посмотрел на галерею: Тара по-прежнему была сосредоточена на отце. После всех прожитых с нею лет Шаса легко понимал выражения ее лица, но никогда не видел жену такой встревоженной и сосредоточенной, даже когда тяжело болели дети.

Но вот на ее лице появилось трогательное облегчение, и Шаса снова посмотрел на Блэйна. Тот развернул записку и читал ее. Неожиданно Блэйн вскочил и торопливо пошел к выходу.

Тара вызвала отца: это совершенно очевидно. Шаса смотрел на нее, пытаясь понять, зачем. Словно ощутив его взгляд, Тара посмотрела прямо на него, и облегчение на ее лице сменили ужас и сознание вины. Она повернулась и выбежала с галереи, расталкивая тех, кто стоял у нее на пути.