Мишель Зевако - Принцесса из рода Борджиа

Пардальян не шелохнулся. Он продолжал спать.

— До свиданья, я тебе говорю! До завтра или, в крайнем случае, до послезавтра. Оставлю-ка я тебя на денек или на два наедине с отчаянием, прежде чем тебя прикончат… Хорошо же, спи спокойно! Я тоже скоро лягу в постель. Белокурая Виолетта ждет меня, наша спальня благоухает. В таинственной глубине алькова маленькая цыганочка ждет своего супруга. До скорой встречи, Пардальян!

Он вышел, пятясь, не спуская глаз с узника, все еще питая надежду заметить какой-нибудь трепет, гримасу страдания, слезу. Но Пардальян мирно спал, улыбаясь во сне.

Тогда Моревер процедил сквозь зубы какое-то оскорбительное слово, шагнул в коридор и захлопнул за собой дверь. Он сам задвинул засов и постоял какое-то время, прислушиваясь, но так ничего и не услышал.

В сопровождении тюремщика и четверых солдат с аркебузами он торопливо поднялся по лестнице, бормоча проклятия и утирая со лба пот, который явился следствием его неутоленной злобы. Через несколько мгновений он вошел в апартаменты Бюсси-Леклерка.

— О, — воскликнул комендант, — вы что, сидели на рогах у Сатаны? Вы бледны, как покойник!

— Вы правы, — ответил Моревер, опускаясь на стул, — я был в аду!

— Понимаю, — насмешливо проговорил Бюсси-Леклерк, — проклятый Пардальян оскорбил тебя так же, как и меня, не правда ли? Должно быть, он наговорил тебе страшных дерзостей… Надо признать, у этого негодяя язык хорошо подвешен. Так что же он тебе сказал?

— Ничего! — ответил Моревер, наливая себе стакан вина из бутылки, которую комендант в этот момент опустошал.

— Ничего? Не понимаю! — удивился Бюсси-Леклерк. — Ну ладно! Ты хотел с ним повидаться, и ты повидался. Это главное.

— Когда придет палач? — спросил Моревер, успокаиваясь при мысли о скорых пытках.

— Когда? Послезавтра вечером. Наш великий Генрих хочет видеть пытку. Ты тоже, не так ли?

— Разумеется. Я буду сопровождать герцога, как сопровождаю его повсюду. Так когда это будет?

— Да около восьми часов. После чего монсеньор отправится почивать, так как на следующий день он со множеством парижан отбывает в Шартр. Ты тоже едешь с ним? Я думаю, там будет интересно.

Моревер не ответил приятелю, он лишь промямлил несколько прощальных слов и откланялся.

Выйдя из Бастилии, он тут же направился к Монмартру.

Бюсси-Леклерк, оставшись в одиночестве, пожал плечами и проворчал:

— Должно быть, Пардальян совершенно ошеломил его своими оскорблениями, как он ошеломил меня самого. Да, но я-то не позволю себя оскорблять. Ей-богу! Он устроил мне ловушку там, на мельнице! Я не знал этого приема. Но теперь я его знаю!

Бюсси-Леклерк лег спать. Должно быть, он провел беспокойную ночь, так как три или четыре раза будил своего слугу и приказывал принести вина. Всякий раз он спрашивал:

— Скажи-ка, слышал ли ты когда-нибудь, чтобы из рук Бюсси-Леклерка выбили шпагу?

— Никогда, монсеньор!

— Отлично! Если бы было иначе, я бы тебе обрезал уши.

Слуга в ужасе убегал, а его хозяин все бормотал и бормотал разнообразные ругательства и проклятия. Этой ночью Бюсси-Леклерк в ужасающих количествах употреблял выражения: «Черт побери! Тысяча чертей! Черт его дери!» и в столь же неимоверных количествах — вино.

На следующее утро он поднялся очень рано, и лакей, помогавший ему одеваться, слышал, как он ворчал:

— Да, но если он умрет раньше времени, кто-нибудь наверняка станет утверждать, что он одержал надо мной победу. Моя репутация будет погублена. Да лучше издохнуть где-нибудь в канаве, чем продолжать жить с воспоминаниями о событиях, при одной мысли о которых я закипаю от ярости. А тут еще эти молодые ветрогоны, которые посматривают на меня с улыбкой с тех пор, как я побывал на этой чертовой мельнице! Словом, если он умрет победителем, мне останется только утопиться!

Бюсси-Леклерк провел весь этот день в оружейной галерее, которую недавно оборудовал в своих апартаментах в Бастилии. Галерея эта была самой лучшей в Париже, если не считать той, что создал в Лувре Карл IX. Одного за другим он вызывал к себе знаменитых фехтмейстеров вместе с их помощниками и говорил каждому из них:

— Сейчас я вам покажу один прием, который недавно узнал. Вот, смотрите…

И вне зависимости от того, был ли то мастер фехтования или его помощник, отлично ли он владел шпагой или просто хорошо, результат бывал один: после нескольких быстрых выпадов Бюсси-Леклерк выбивал шпагу из рук соперника. В этот день он был в апогее славы.

Среди забияк, бретеров, отъявленных дуэлянтов и драчунов распространился слух, что знаменитый фехтовальщик предлагал шестьдесят двойных дукатов тому, кто сможет нанести ему хотя бы один укол, или тому, кто сможет выбить шпагу из его рук. К нему явились пятеро или шестеро из тех, что славились умением убивать с первого удара. На этом памятном состязании было представлено все европейское искусство фехтования: итальянская, испанская и французская школы, многочисленные финты и удары сверху вниз и даже те секретные приемы, которые были в ходу в притонах и кабаках, где учили закалывать исподтишка.

Это было замечательное зрелище! Бюсси-Леклерк поочередно дрался с пятнадцатью или шестнадцатью учителями фехтования, с их помощниками и с записными дуэлянтами. Никто не смог одолеть его. Перед тем как вступить в бой, он каждому показывал, каким искусным и простым приемом он его обезоружит. Однако хоть каждый и был предупрежден, Бюсси у всех выбил шпагу из рук.

Целая толпа набежавших со всего города дворян присутствовала на демонстрации этого знаменитого выпада. Вечером того же дня Бюсси-Леклерк был провозглашен мастером из мастеров.

— Да, — сказал Менвиль, — но все же однажды ты был обезоружен.

— Это правда, — ответил Бюсси-Леклерк, скрежеща зубами, — но мой победитель уже никогда не сможет этим кичиться.

Пришла ночь. Леклерк скромно поужинал, поспал четыре часа. Потом намазал себя оливковым маслом и стал втирать его в тело, как это делали античные борцы. Позже он отдыхал в течение часа, вытянувшись на своей кровати и размышляя. Иногда он бормотал:

— Он не должен умереть раньше, чем…

Было уже за полночь, когда он облачился в легкую и мягкую одежду. Он чувствовал, что силен, как Самсон. Взбодренный дневными состязаниями, гордый своими недавними многочисленными победами, взволнованный и спокойный одновременно, он полагал, что в данный момент не существовало на свете соперника, который мог бы противостоять ему.

Он завернулся в плащ и спрятал под ним две шпаги. Затем спустился вниз, позвал тюремщика Комтуа из Северной башни и, как и накануне, в сопровождении четырех солдат с аркебузами направился к камере Пардальяна.

Он оставил тюремщика и солдат в первом подземелье, приказав им ждать там. Затем, взяв фонарь, спустился ярусом ниже, вошел в темницу, закрыл за собой дверь, повесил фонарь на гвоздь, скинул плащ и сказал, протягивая одну из шпаг Пардальяну: