Мишель Зевако - Последняя схватка

— Хорошо пошло! — улыбнулся Эскаргас, снова берясь за карты.

— Все в порядке! — отозвался Гренгай. И благоразумно добавил: — Теперь не будем допивать остатки.

Игра возобновилась. Минут через десять Фауста с удовлетворением отметила, что снадобье начинает действовать: стражи покачивались, как пьяные, трясли головами, отчаянно зевали и с трудом раздирали тяжелые, словно налившиеся свинцом веки.

Они сообразили, что с ними происходит что-то странное. Но даже не успели понять, что же случилось. Развязка наступила почти мгновенно. Эскаргас вдруг стал заваливаться набок: он попытался ухватиться за стол, но соскользнул с табурета и затих.

Нет, он не умер: сразу же раздался оглушительный храп.

Видя, что товарищ падает на пол, одурманенный Гренгай вяло подумал, что «проклятая герцогиня» все-таки их провела. Их, стреляных воробьев! Их, коренных парижан! Гренгай сделал отчаянное усилие, чтобы встать, и зашевелил губами, но не издал ни звука. Рухнув рядом с приятелем, он тоже захрапел.

Фауста поднялась с места. Первым делом она посмотрела на часы и улыбнулась. Потом дала знак двум головорезам, которые лежали на тюфяках… и то ли спали, то ли притворялись. Гиганты тут же набросились на беспомощных «тюремщиков» и немедленно их разоружили. А Фауста спокойно поинтересовалась:

— Сколько они так проваляются?

— Часов до четырех дня, никак не меньше, — уточнил д'Альбаран.

— Сейчас только девять утра, — прикинула Фауста. — А я надеюсь покончить со своим делом задолго до четырех. Не важно, лучше перестраховаться. Ты задержишь их здесь до восьми вечера.

Оба слуги почтительно протянули ей шпаги, изъятые у Гренгая и Эскаргаса, и два больших кинжала, обнаруженных у стражей во внутренних карманах. Выбрав одну из шпаг, Фауста немедленно пристегнула ее к поясу: лицо женщины оставалось совершенно бесстрастным. Потом герцогиня спросила, в силах ли люди д'Альбарана ей помочь. Получив утвердительный ответ, она окинула их быстрым оценивающим взглядом. И тут же приняла решение.

— Возьмите эту шпагу, — велела она одному из них. — Вы отправитесь со мной в Париж.

А второму приказала:

— Держите этот кинжал. Будете охранять вашего господина, пока я не пришлю за ним носилки.

Втроем они приблизились к д'Альбарану, и Фауста проинструктировала своих подручных — точно и ясно, как всегда. И каждого заставила все повторить, чтобы убедиться, что они хорошо запомнили ее слова. Опять посмотрев на часы, женщина скомандовала:

— Приготовились! Скоро сюда войдет трактирщик.

Каждый встал на свое место. Один из головорезов сжимал в руке кинжал.

Прошло несколько минут. Трактирщик не появлялся. Фауста снова бросила взгляд на часы, полагая, что ошиблась. Нет, все было правильно. Узники принялись барабанить в дверь эфесами шпаг и орать во все горло.

Но мэтр Жакмен так и не спустился в погреб.

— Проклятый трактирщик, похоже, забыл про время, — проговорила Фауста. — Придется подождать.

В ее голосе слышалось легкое раздражение. Почему же она нервничала и переживала? Ведь времени у нее было более чем достаточно. Конечно, ей не терпелось оказаться на воле, а освобождение откладывалось… Правда, всего лишь на час.

Но прошел час, другой, третий, а трактирщик так и не появился. Люди Фаусты почти без передышки изо всех сил колотили в дверь — и этот адский шум наверняка был отлично слышен наверху.

Неумолимо пролетал час за часом — но ничего не менялось. Наконец настало время, когда, по расчетам д'Альбарана, Гренгай и Эскаргас должны были прийти в себя. Их крепко-накрепко связали, заткнув рты салфетками вместо кляпов.

Вскоре помощники Пардальяна действительно очнулись и сначала ничего не могли понять. Потом они убедились, что сами попали в плен, и отчаянно забарахтались, пытаясь освободиться от веревок. Но вскоре отказались от напрасных усилий, утешая себя мыслью, что «проклятой герцогине» так и не удалось бежать. Оба насмешливо уставились на нее, не скрывая своего злорадства.

Фауста была просто в бешенстве. Но внешне это выражалось лишь в том, что она слегка побледнела и ее выразительные глаза метали молнии. Женщина сидела молча, словно превратившись в каменное изваяние. Но было ясно, что в любую минуту ее ярость может вырваться наружу.

Наконец, около шести вечера, когда Фауста, похоже, потеряла всякую надежду, изощренное ухо женщины уловило слабый шум, доносившийся сверху.

В тот же миг она оказалась у двери и стукнула в нее два-три раза.

— Иду! Иду! — отозвался издалека мэтр Жакмен.

Фауста выждала, пока он подойдет поближе, и громко проговорила:

— Да вы, негодяй, совсем про нас забыли, а?

Огромным усилием воли она заставила себя произнести это так, что у трактирщика и мысли не возникло о подстерегавшей его опасности. В голосе герцогини звучало лишь вполне понятное недовольство клиента, которого плохо обслуживают.

— Простите, монсеньор, — извинился мэтр Жакмен, — мне пришлось отлучиться по важному делу. Я думал, что задержусь на час, от силы на два, а…

— Ладно, ладно!.. — прервала его Фауста. — Анжуйское вино кончилось, и я изнываю от жажды. Принесите еще.

— Сейчас, монсеньор, сию секунду! — засуетился хозяин.

Прошло две-три минуты. Взвинченной Фаусте они показались вечностью.

Наконец красавица услышала тяжелые шаги трактирщика, скрежет ключа, вставляемого в замок… один поворот, другой…

Ни о чем не подозревавший мэтр Жакмен стоял в коридоре, прижимая к груди бутылки. Вдруг тяжелая пудовая дверь резко распахнулась изнутри. Раздался отчаянный крик, зазвенело битое стекло, и бедный трактирщик отлетел на четыре шага и растянулся на полу, едва не потеряв сознания. Тут же к перепуганному хозяину подскочил человек с кинжалом, схватил Жакмена за шиворот, втащил в погреб, запер дверь на два оборота и сунул ключ себе в карман. Затем головорез быстро связал трактирщика по рукам и ногам.

Как только открылась дверь, Фауста устремилась вперед. Человек со шпагой не отставал от нее ни на шаг.

Герцогиня быстро взбежала по лестнице, промчалась через общий зал и ворвалась в конюшню. Не теряя времени на то, чтобы оседлать коня, она просто взнуздала его, взлетела на своего скакуна и, пришпорив его, понеслась как ветер. В голове у женщины крутилась лишь одна мысль:

«Я загоню хоть десять лошадей, но успею до сумерек… И опережу графа де Вальвера!.. Я обгоню его во что бы то ни стало!»

Утром покинув поле боя, Одэ де Вальвер и Ландри Кокнар подхлестнули своих лошадей и помчались во весь опор, не встречая больше препятствий на своем пути.

Через какое-то время они перешли с галопа на рысь и разговорились. Вспоминали «одержимого», которого оставили один на один с Пардальяном. И Одэ, и Ландри были уверены, что Пардальян без труда справится со своим противником. И все гадали, кто бы это мог быть. Когда перебрали все возможные имена, Вальвер предположил: