Дадли Поуп - Рэймидж и барабанный бой

Он сказал холодно по-испански:

— Лейтенант, до вчерашнего дня я не знал о вашем существовании. Сегодня меня не заботит, существуете вы или нет. То же самое относится к этому человеку. Если он не сядет в шлюпку, я убью вас обоих. Это не имеет никакого значения для меня и не помешает моим планам, так что делайте, что хотите: или дайте ему законный приказ вышестоящего офицера, или… Это его последний шанс — и ваш тоже.

Пареха теперь выглядел так, словно упадет в обморок до того, как успеет заговорить: Джексон так сильно прижимал дуло пистолета к его шее, что ему приходилось делать усилие, чтобы против воли не шагнуть вперед. Наконец он тихо, почти шепотом, приказал штурману:

— Делайте как вам говорят. Садитесь в шлюпку.

Штурман, казалось, не собирался повиноваться, но, заглянув в дуло пистолета Рэймиджа, а затем в его глаза, он пошел следом за другими. Тогда Рэймидж обратился к четвертому лейтенанту, оставшемуся в одиночестве и, очевидно, напуганному этим.

— Вы временно назначены капитаном «Сабины». Вы будете следовать на буксире за моим судном днем и ночью. Ночью зажжете три фонаря, как прежде. Удостоверьтесь, что ваши матросы ведут себя покорно. Не делайте ошибок. Первым вы обречете на смерть штурмана — вы увидите, как его тело плывет мимо. Потом младший, третий, второй и первый лейтенанты. Ваша шестая ошибка отправит на смерть вашего капитана. Вы понимаете?

Испанец кивнул, неспособный говорить.

Рэймидж жестом указал Джексону, чтобы тот убрал пистолет, и Пареха пошел к фальшборту.

— Вы — варвар, — почти шепотом сказал он по-английски. — Не лучше любого пирата.

— Вы льстите мне, — сказал Рэймидж холодно, наслаждаясь своей временной ролью и с трудом удерживаясь от смеха. — Мое любимое занятие — убийство. По закону, вы понимаете: все должно быть сделано по закону — в этом половина удовольствия. Именно поэтому я наслаждаюсь войной — не так ли? В конце концов, это Его Католическое Величество объявил войну нам. Мы ее не начинали, вы знаете. Мы — просто еретики — вы помните, как ваши священники сжигали таких как мы, чтобы спасти наши души? С тех пор, как вы навсегда закрыли для нас райские врата, мы прокляты навеки, и нам нечего терять. Но вы, если я убью вас, вы попадете прямо на небо — не так ли?..

Рэймидж смотрел в подзорную трубу, старательно изображая беспечность, но, опустив трубу, с трудом удержался, чтобы не потереть шрам над бровью. Вместо этого он смахнул пушинку с рукава мундира.

Два судна, паруса которых теперь поднимались над горизонтом на северо-востоке, были фрегатами — вероятно, передовые дозорные испанского флота, хотя это трудно было определить точно: в нагретом воздухе их изображения казались перевернутыми.

Но спустя несколько минут после того, как они были замечены с «Кэтлин», фрегаты поменяли курс и двинулись по направлению к куттеру — каждый отклонялся немного в сторону, так что если бы Рэймидж отбросил буксир и попытался бежать, любой из них мог перехватить его. Они, очевидно, шли под достаточно сильным ветром и, вероятно, принесут ветер с собой.

Лицо Рэймиджа обвисло от усталости, его налитые кровью глаза казались теперь запавшими, а не просто глубоко посаженными. Однако он был свежевыбрит, его мундир недавно отглажен, и, не видя его лица, можно было подумать, что перед вами изящный молодой офицер на борту флагмана на якорной стоянке в Спитхеде.

Он сложил подзорную трубу, потер шрам над бровью, тут же отдернув руку, и повторил про себя еще раз, что его долг теперь состоит в том, чтобы разрушить «Сабину». Однако он понимал, что испанская команда теперь, когда помощь уже близка, ни за что не позволит его матросам взойти на борт, чтобы взорвать или сжечь фрегат, даже если это будет означать смерть их офицеров, удерживаемых в качестве заложников на «Кэтлин». И у него нет времени, чтобы подготовить шлюпку к взрыву.

Джанна сказала по-итальянски, отчего это прозвучало более интимно:

— У нас не осталось много времени, чтобы побыть вместе, caro mio [7] Мой дорогой. (итал.) …

Рэймидж вздрогнул, потому что не видел, как она подошла, и ответил, не оглядываясь:

— Боюсь, что нет, — и потом добавил торопливо: — Не волнуйтесь — вы будете, вероятно, спасены снова, прежде чем они дойдут до порта. Их обязательно перехватят.

— Нас оставят живыми, чтобы взять в плен?

Это не прозвучало как вопрос, и она сказала это настолько просто, что поначалу он не воспринял ее слова всерьез.

— Мы не будем сражаться, — ответил он почти резко.

— Почему нет? Мы можем использовать заложников. Почему бы не пригрозить убить их, если эти два корабля не позволят нам уйти — мы можем заключить сделку и оставить их с разрушенным судном.

— Моя дорогая, — сказал он мягко, — мы не можем.

— Почему? Почему нет? — спросила она в отчаянии.

— Потому что… ну, потому что мы не можем убить заложников. А нам придется, если они сочтут наше заявление блефом.

— Почему мы не можем? Это — война. Вы однажды прочитали и нам длинную лекцию о том, как мы, тосканцы, позволяем Наполеону идти через нашу страну без борьбы. Теперь у вас страх в сердце. Не забывайте, что испанские офицеры нарушили свое честное слово и послали людей с ножами, чтобы попытаться убить нас вчера вечером!

На это можно было ответить, но он слишком устал, чтобы думать об этом, и она добавила:

— Если они захватят Антонио и меня, то мы будем казнены.

— Не будете! Они понятия не имеют, кто вы.

— Они догадаются. Испанский капитан слышал, как часовой называл меня маркизой сегодня утром. Я видела выражение его лица.

Вот что происходит, подумал Рэймидж, когда играешь в азартные игры. Захват «Сабины» на самом деле не был азартной игрой — он был совершенно уверен, что угроза взорвать шлюпку сработает, потому что достаточно хорошо разбирался в том, как мыслят испанцы. Но он не думал о том, что будет после того, как «Сабина» окажется на буксире у «Кэтлин»; он не думал о последствиях. Сократив скорость «Кэтлин» вдвое, он удвоил время плавания к Гибралтару, и это удвоило вероятность того, что их перехватят. И удвоило вероятность того, что Джанна и Антонио закончат жизнь на французской гильотине.

Джанна поняла, что творится у него в душе, и коснулась его руки.

— Нико — ни Антонио, ни я не хотели бы изменить то, что произошло, вы понимаете?

Он был слишком удручен, чтобы ответить немедленно, и она сказала страстно:

— Нико — я говорила с Антонио. Вы были правы — мы теперь понимаем это, мы, тосканцы действительно позволили Наполеону идти по нашей земле. Но вы дали нам волю и возможность вернуть нашу гордость. Мы горды, Нико, — мы гордимся «Кэтлин», вами, всеми вашими моряками, гордимся собой. Антонио просит только об одном: чтобы мы сражались с этими двумя кораблями. Он будет убит, но мы умрем так или иначе — французы позаботятся об этом. Терять нам нечего. Кроме, — добавила она спокойно, — меня и вас. Мы теряем друг друга. Так что, caro mio , если ваш долг — сражаться, тогда…