Юрий Никитин - О доблестном рыцаре Гае Гисборне

— Все по коням! Чтоб ни один не ушел из леса!

За спиной раздались сорванные голоса жителей села:

— Ваша милость, очистите лес!

— Никого не щадите!

— Пусть они все умрут!

Крестьяне, изможденные, худые, в ветхой одежде, смотрят на него умоляющими глазами, и Гай ощутил жгучий стыд, что он силен и здоров, а на обед вдоволь ел жареного мяса с яичницей, а также сыр и сдобный хлеб.

Он крикнул люто:

— Клянусь!.. Никто из них больше не выйдет из леса!.. Или я сам останусь там. Клянусь честью крестоносца!

Под началом Дарси крестьяне сняли дверь с распятым, затем начали осторожно выламывать доски с вбитыми в них гвоздями, ибо засажены в ладони глубоко, за шляпки не уцепиться, слышался стук молотков, голоса, полные угрюмой ненависти и отчаяния.

Гай быстро вернулся к коню, тот тревожно всхрапывал, чуя кровь, и вскочил в седло.

— Дарси, — окликнул он. — Без тебя справятся.

Оруженосец бегом вернулся к своей лошади.

— Да, милорд! Я готов, милорд!

Они догнали разбойников, когда те с хохотом и песнями двигались в глубь леса. К счастью, опушка и на пару сотен ярдов деревья почищены крестьянами от упавших сучьев, даже кустарник вырублен на топливо, покидать коней не пришлось, что усилило мощь внезапного удара.

Разбойники от неожиданности оцепенели, немногие ухватились за оружие, несколько человек бросились наутек, но их поймали и привели с веревками на шее, а сопротивляющихся порубили на месте.

Гай распорядился хриплым от ярости голосом:

— Этих оставить, пусть крестьяне сами разбираются, у кого что унесли. Остальных тащите в село.

Беннет спросил глубокомысленно:

— Может, тут и повесить? Чего коней утруждать…

Гай сказал резко:

— Разве мы не закон?

— А какая разница, где вешать?

Дарси взглянул на шерифа и сказал быстро:

— Беннет, люди должны видеть, что мы их защищаем.

— И что мы, — добавил Аустин гулким голосом, — закон. А вдруг все-таки начнут уважать?

Беннет скривился.

— Размечтался.

— Ну, — сказал Аустин, — пусть не закон, то хотя бы нас…

Помост, а на нем виселицу, мастерили полдня. За это время Гай расспросил всех и выяснил, что разбойники убили констебля, а потом, не довольствуясь, вырезали его семью и заявили, что так будет со всеми, кто служит власти.

В двух соседних селах убили коронеров, женщин насиловали прямо на улице, потом пригрозили, что завтра придут снова и чтобы для них приготовили еду, вино и деньги.

Беннет сказал зло:

— Уже не придут!

— Если только то была не другая шайка, — заметил Аустин трезво. — Там семьи коронеров не тронули.

— Всех изведем, — прорычал Беннет. — Ишь, прям сарацины…

Гай сказал недовольно:

— Сарацины… Что вы о них знаете? Сарацины старались сломить наше мужество в открытых боях, сами при этом проявляя отвагу, мужество и благородство. Разбойники ломают хребет нашей родной Англии изнутри, делая непроходимыми дороги, уничтожая торговлю, обмен товарами, забирая у крестьян скот, врываясь в их дома и насилуя женщин. Потому разбойники для нас хуже сарацин!..

Беннет сказал поспешно:

— Винюсь, мой лорд! Не подумал просто. Брякаю, как и другие, не задумываясь.

— С сарацинами, — добавил Гай, — мы могли заключать союзы, они всегда держат слово. Сарацины не раз проявляли больше рыцарства, чем наши крестоносцы. А вот у разбойников нет ничего святого! Потому их нужно уничтожать немедленно и беспощадно. Без суда и следствия, как диких и опасных зверей. Они виноваты уже тем, что грабят народ, а не пашут землю.

Ему почудилось, что Беннет, Аустин и даже Дарси смотрят на него с сочувствием, словно ему предстоит работа потруднее, чем с жестокими боями вести по раскаленным барханам измученный отряд в сторону неведомого Иерусалима.

К вечеру виселица с тремя петлями уже высилась на околице села на обочине дороги, чтобы всякий въезжающий и выезжающий видел закон в действии.

Гай сидел на коне, уперев руку в бок, и зорко поглядывал по сторонам. Среди местных жителей, как ему почудилось, появились и посторонние, чем-то неуловимым да отличаются, но это могут быть из соседних сел, привлеченные слухами о предстоящей казни.

Он подозвал Беннета и, наклонившись с коня, шепнул негромко:

— Надо узнать, что за посторонние.

— Ваша милость?

— Не оборачивайся, — предупредил Гай. — Вон там, между конюшней и колодцем.

— Сейчас сделаю!

— Но не спрашивай в лоб, — сказал Гай тихо, — и вообще… чтоб они не заметили. Помни, за нами тоже могут наблюдать.

— Хорошо, ваша милость, — ответил Беннет угрюмо. — Все сделаю. Что за жизнь, у себя дома и оглядывайся…

С виселицы слезли последние работники, оставив там три петли, из домов вышли семьями, даже мужчины оставили работу, а дети вообще в первом ряду, не каждый же день вешают разбойников почти посреди села.

Хильд зачитал приказ шерифа об истреблении разбоя, что позволяет вешать без суда, если при этом присутствуют жители деревень, сел или городов.

Аустин по приказу Гая лично проверил веревку, а то находятся любители помучить жертву, либо веревку берут слишком толстую, либо скамейку под ногами чересчур низкую, в обоих случаях повешенный слишком долго корчится в конвульсиях, гадит в штаны, от него гадостно воняет…

Вообще-то при правильно подобранной веревке и высоте, с которой осужденный должен рухнуть, шейные позвонки с хрустом ломаются, и смерть наступает мгновенно, но точно не угадаешь, и когда веревку берешь тоньше, чтобы удушила быстрее, или увеличиваешь высоту, то такой обычно обрывает веревку и падает на землю, так что уж, ладно, пусть висит и удушивается, сволочь, медленно, вспоминая и раскаиваясь, что угодно, если верить Хильду, нашему всемилостивейшему Господу.

Гай спросил у Дарси, который сейчас день, тот ответил, что вторник, и Гай кивнул с удовлетворением. Вешают в любой день, кроме воскресенья, чтобы повешение не отвлекало народ от божественного, однако обычно выбирают пятницу или субботу, чтобы народ мог собраться на праздник.

Когда все трое повешенных перестали дергаться, Гай распорядился громко:

— Виселицу не разбирать!..

Один из жителей села спросил непонимающе:

— Ваша милость?

— На ней повесим и остальных, — объяснил он жестко. — Это ведь не последние разбойники, верно? И вообще… это хорошее напоминание, что жить надо честно, не так ли?

Крестьянин тяжело вздохнул.

— Нет, — сказал он, — нехорошее. Но вы правы, ваша милость, пока что нужное. Но потом надо разобрать.

— Потом, — согласился Гай. — Когда придет время. А пока эта картинная рама шерифа пусть напоминает, что потанцевать на веревке придется каждому, кто пытается жить грабежами.

Он слышал, как Беннет сказал одному негромко: