Наталья Павлищева - Царь Грозный

– Я – Федор. Возьмешь ли к себе в работники хоть ненадолго? – Глаза Колычева не прячась смотрели в глаза крестьянина.

Тому, видно, понравилось, что гость не отводит глаз, постоял, помолчал и махнул рукой:

– Пойдем поговорим.

Федор заметил, что от внимательного взгляда не укрылось несоответствие его немудреного наряда и ухоженных рук. Он решил ничего не скрывать от этого человека, негоже начинать с обмана, что бы там Михей ни говорил.

Суббота провел Колычева в дом, кивнул на лавку у окна:

– Садись.

Хозяйка тут же забегала, выставляя на стол еду. С утра не евший Федор, конечно, был голоден, Гнутый не догадался предложить даже кусок хлеба, сразу принялся браниться со своей женой, но хвататься за ложку не спешил. А щаной дух манил неимоверно! И хлеб лежал, нарезанный ровными толстыми ломтями. И от печи пахло томленой кашей.

Хозяин кивнул на поставленный перед гостем горшок:

– Ешь, потом говорить будем.

Пока Федор ел, Суббота не сводил с него глаз. Нет, он не считал, сколько ложек пронес в рот гость, не смотрел, как кусает хлеб, он разглядывал самого Федора. Самое удивительное, что Колычева это никак не беспокоило, ел – и все тут!

Когда ложка была облизана и отложена в сторону, Суббота вдруг крякнул:

– Вот не пойму, кто ты! Ложку лижешь, точно всю жизнь за крестьянским столом сиживал. А руки у тебя не наши, не работные. Вижу, что не бездельные, но не работные. Про Юрьев я уже слышал, жена порассказала. Это ты Гнутому заливай, его обмануть нетрудно. Не верю, чтоб тебя шарахнуло, взгляд у тебя не дурной.

Вроде и не заставлял о себе рассказывать, но так рассуждал, что Колычев почел за лучшее добровольно все выложить:

– Верно заметил, не крестьянского я роду, и не из Юрьева. Я – боярский сын Федор Колычев, у отца моего владения в Деревской пятине. Бежать пришлось, потому как родня в немилость нынешней царице и ее родне попала. Дядю и троюродных братьев сгубили, я дожидаться не стал. Пока и до нас не добрались, утек, теперь вот скитаюсь. А Михея я не обманывал, про Юрьев и голову он сам придумал, чтобы вопросов не задавали.

На лице хозяина дома ничего не изменилось, не было понятно, как он относится к беглому боярину. Федор замолчал. Что он мог еще сказать?

– А теперь куда же?

– Не знаю, – честно признался Колычев. И это была чистейшая правда.

Суббота со вздохом поднялся со своего места. Встал и Федор, негоже гостю сидеть, если хозяин стоит.

– Ладно, у меня поживешь. Потом подумаем. Делать-то что можешь?

У Колычева отлегло от сердца, рядом с таким крепким и уверенным мужиком было очень покойно и надежно. Развел руками:

– Да нарочно ничем не занимался, но руки к делу приучены. Работы не боюсь.

– Лады, – кивнул Суббота. – Иди ложись на сеновале, завтра рано поутру разбужу, со мной пойдешь, пастьбой заниматься станешь. – Вдруг его голос стал насмешливым: – Али тебе сеновал не подходит? Тогда прости, боярин, другого места нет.

– Я ни сеновала, ни работы не боюсь. И боярином меня не зови. Какой я боярин, ежели к тебе в работники прошусь?

Они стояли друг против друга почти лицо в лицо. Коренастый Суббота был ниже Колычева, но точно кряжистый дуб – с места не сдвинешь. Только и Федор, пусть в теле тонок, а тоже крепок, глаза не опустил, не заерзал. Хозяин дома снова усмехнулся, но уже добрее:

– Завтра и поглядим.

Почти год пас скотину у Субботы беглый боярский сын Федор Колычев. Долго терпел болтливый Михей, скрывая тайну своего знакомого, но однажды все-таки заорал в ответ на очередное проклятие своей неугомонной супруги, снова носившей во чреве наследника:

– Да если б не я, то погиб бы боярский сын Федор Колычев! Сгинул! Пропал!

– Кто? Какой боярский сын?! – ахнула супруга не потому, что хотела дознаться правды, а потому, что хотела уличить мужа в очередной лжи.

– А Федька, что у Субботы живет! – Для Михея в тот миг важнее всего было огорошить зловредную супругу. О своих же собственных предупреждениях он попросту позабыл.

Надея уперла руки в бока и пошла на Гнутого приступом:

– Ты че врешь-то?! Че врешь?!

Михей был уже и сам не рад, что проболтался, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь, верно говорят. Пришлось виниться, рассказывать все, как было. Каялся долго, потому как супруга сначала все не верила, потом ругалась, что ее обманул, а это хуже всего! Остался Михей виноватым, и ублажать Надею ему пришлось еще не одну ночку. Хотя и кривоватый он был мужик после той лесины, но дело свое знал хорошо. Простила ему Надея такую оплошность после третьей горячей ночки, но в узде держала пуще прежнего и на сторону глянуть не позволяла.

Но Надея на то и баба, чтобы проболтаться скорее мужа. Всего одной сердечной подруге по великому секрету выболтала мужнину тайну, но вскоре вся деревня стала странно поглядывать на пастуха, что у Субботы в работниках ходил. Все вызнал сам Суббота, встретил Михея, толкнул к забору, у которого застал, и грозно спросил:

– Выболтал?!

Тот понял, что попался, перепуганно закивал, заерзал:

– Супруге только… Во сне проговорился, да она баба догадливая…

Суббота махнул рукой на родственника и отправился дальше. Что возьмешь с Гнутого?..

Но деревня хотя и знала, а кому могла сказать? Зимой по крепкому льду на торг возили свое, а по весне отрезан остров бурным озером от остальных. Но вот сошел лед, и не один Михей Гнутый поплыл на берег за покупками… Нашлись такие, кто похвастался, мол, вон какова наша деревня, у нас боярский сын в пастухах! Болтовня пошла дальше.

Поняв, что сохранить в тайне происхождение Федора не удалось, Суббота предложил ему:

– Тебе в монастырь уходить надобно.

Тот кивнул:

– Сам о том думал. Да только куда я с острова? И как, не саженками же грести? А подвезет какой Михей, так снова все знать будут…

Суббота немного пожевал губами, крякнул и объявил:

– К берегу, только в другую сторону, отвезу сам. Знать никто не будет. А там иди на Соловки. Места суровые, но народ монашеский, слышал, стойкий, не предаст. Ежели за тобой смертной вины нет, то на Соловках искать не станут.

– Нет на мне вины ни смертной, ни малой. А за помощь спасибо, отблагодарю.

На том и порешили. Суббота отвез Колычева на дальний берег Онежского озера, дал с собой немалый запас всего – и еды, и оружия, все же лесом идти, и одежды. Нарисовал весь путь, какой до переправы проделать должен. Перекрестил вслед:

– Храни тебя Бог!

Немного погодя в Соловецком монастыре появился новый поселенец, кто таков и откуда, никто не знал, службы в церкви стоял честно, молился истово, работы не чурался никакой, сносил и обиды, и даже побои. Ничего не требовал, только молился и трудился. Монахи приглядывались к Федору молча, расспрашивать не принято, придет время, сам расскажет.