Наталья Павлищева - Царь Грозный

Постепенно, едва узнав, что царь неподалеку, народ спешил укрыться, чтобы не пострадать от его бесовских развлечений. А те становились все более жестокими, постепенно Ивана перестали удовлетворять простые измывательства над девками, раздевания мелких священников или подвернувшихся под руку мужиков. Его все больше интересовали людские мучения, все чаще хотелось жечь, бить так, чтобы кожа слезала полосами, рвать ноздри, ломать кости. Причем он не делал этого сам, а просто наблюдал.

Впервые увидев, как раздуваются ноздри молодого царя, точно впитывая запах крови, Адашев ужаснулся и бросился к Сильвестру:

– Пройдет немного времени, и он начнет убивать без разбора всех, кто неугоден! Что делать?

Поп задумался, потом попробовал начать свое излюбленное про терпение и смирение. Алексей разозлился:

– Не знаешь, так и скажи! Бежать надо, не то с нас полосами шкуру спустит! Весь в своих бабку и деда пошел.

– В кого? – не понял Сильвестр.

– Бабка его, княгиня Софья, больно жестокой была. Поговаривают, что ведьма. Это она наговорами заставила князя Ивана своего внука в темницу бросить, а сына наследником назвать. Любого могла со свету сжить, ежели неугоден был.

– Нам-то что с того?

– Да ведь жесток Иван слишком! Сызмальства жесток был. А ну как та жестокость против нас и повернется?

Сколько ни внушал Адашев, поп точно глухой, все про смирение и Божью волю твердил. Алексей даже задумался, а в полном ли уме царский наставник? Не может быть, чтобы человек за себя и близких не боялся. Сам решил попроситься подальше, пока шкура цела. Но крымские дела не позволили…

С Крымом ни войны, ни мира, вернее, вечное беспокойство, бьются с Девлет-Гиреем, точно упрямые бараны, упершись лбами, и кто кого пересилит, непонятно. Но в Москве все хорошо понимали, что хан не простит Казани.

Потому Ивану некогда предаваться страданиям даже по погибшему сыну. Едва вернулись с богомолья, как пришло известие, что Девлет-Гирей двинулся к Туле. Царь спешно уехал к полкам в Коломну. Этого хватило, чтобы хан вместо войск прислал грамоту, в которой называл Ивана по-прежнему великим князем и требовал даров. Читавший эту грамоту толмач, кажется, стал ниже ростом в ожидании царского возмущения. Но Иван вдруг… расхохотался:

– Отпиши, что я царь и дружбу не покупаю!

Крымский хан на два года затих.

А через два года двинул свою орду на пятигорских черкесов. Иван долго не размышлял, тринадцатитысячное войско немедленно выступило на помощь союзникам. Но Иван Шереметев вел свои войска не напрямую против Девлет-Гирея, а ему в тыл – к Перекопу. Хан, видно, совершал обманный маневр, потому как вдруг повернул к Туле по Изюмскому шляху. Шереметев сообщил царю, что идет вслед хану. Иван вышел со своими войсками навстречу, даже не стал задерживаться на Оке, выступил прямо в Дикое поле. Упускать возможность разгромить крымчан раз и навсегда было грешно, орду Девлет-Гирея зажимали в огромные клещи. И тут…

Когда о глупости дьяков, сообщивших воеводам пограничных городов о великолепной задумке, узнал царь, то гневу его не было предела.

– Предатели! Дурачье безмозглое! Головы оторву! Языки повырываю! Руки повыдергиваю, чтоб больше совсем писать не умели!

Было отчего злиться. Воеводы оповестили своих людей, а там через пленных дошло и до самого Девлет-Гирея. Хан не стал ждать своей погибели, тут же повернул обратно в степь. Правда, он все же столкнулся с Шереметевым, захватившим ханский обоз. Бой был страшным, против шестидесяти тысяч крымчан билось только семь тысяч русских, остальные погнали захваченный обоз в Рязань. Ивана Шереметева ранили, но не растерялись Алексей Басманов и Степан Сидоров. Девлет-Гирей не смог одолеть русских и, боясь подхода царя с остальным войском, спешно ушел. Главное, что понял для себя хан: в Москве уже не мальчишка за спинами неповоротливых бояр, думающих лишь о своей выгоде, а крепнущий день ото дня государь, не зря назвавший себя царем. И бояре с ним рядом тоже не те, такие и отпор дать могут. Молодой правитель Москвы оказался способен мыслить как хороший полководец. Это было неприятной неожиданностью для крымского хана, заставлявшей теперь считаться с Москвой.

Но на следующий год в мае казаки известили, что хан не внял голосу разума и снова метит на Тулу и Козельск. Иван, услышав такое известие, только хмыкнул:

– Даже дураки учатся на своих ошибках! Хан глупее, чем я думал.

Спустя несколько дней русские полки уже стояли на своих позициях вдоль Оки, царь выехал в Серпухов. Но биться снова не пришлось, донские казаки прошли тылами и ударили на Очаков. Днепровские казаки во главе с Вишневецким, в свою очередь, захватили остров Хортицу. Пришлось Девлет-Гирею спешно возвращаться и выбивать казаков с Хортицы. Не тут-то было! Вишневецкого выкурить с острова не удалось даже за двадцать четыре дня, хану пришлось отступить!

Одновременно с этим пятигорские черкесы захватили два азовских городка. Хан метался по своему шатру, изрыгая ругательства. Этот московский щенок оказался не просто крепким орешком, он еще и хитер, как старая собака! Зажать Девлет-Гирея в такие тиски во второй раз! Обложил со всех сторон! Что будет, если у Перекопа со дня на день появится основное войско московского царя?!

В Москву помчались гонцы с просьбами о мире. Девлет-Гирей уже готов назвать Ивана не только царем, но и своим лучшим другом! В другую сторону из Крыма к султану летели отчаянные призывы о помощи против русских.

За печкой завел свою песнь сверчок. К чему бы это? Сверчки поют к перемене места жилья. Но Матвей Башкин никуда уезжать не собирался. Хотя кто знает, как завтра жизнь повернет? Спать Башкину не давал не сверчок, а мысли. Он и сам не мог припомнить, когда вдруг стал размышлять о вере, об Учении Христовом, рассуждать так, что у священников недоуменно глаза распахивались.

Потом оказалось, что не один Матвей этак мыслит, вокруг него собрались единомышленники. Кто мог объяснить непонятное? И Матвей решился, в Великий пост отправился к священнику Благовещенского собора Симеону на исповедь и принялся задавать свои вопросы. Симеон был в ужасе, мало того, что Башкин спрашивал неприемлемо, так еще и сам ответы давал. Священник как мог уходил от тягостного разговора, но упрямый Матвей явился к нему домой, принес «Беседы Евангельские», снова спрашивал, потом позвал к себе, показал Апостол, весь измеченный восковыми пятнами в местах, казавшихся ему непонятными. Симеон уже совсем не знал, как быть, пришлось честно сознаться, что не все понимает.

– Так спроси у Сильвестра! – посоветовал Башкин.

Неслыханное дело, боярский сын священника учить вздумал, сам Апостола толковать, да еще и советы давать духовному наставнику! Симеон и впрямь бросился к Сильвестру. Протопопа меньше всего волновали сомнения самого Симеона, а гораздо больше то, что о Башкине уже ходили нехорошие слухи, мол, собирает у себя сотоварищей, предерзко рассуждает, читая с сомнением священные книги, смеет их толковать…