Наталья Павлищева - Царь Грозный

Воевода протягивал два свитка.

– Государь, князь в подпечье письма тебе и старцам печорским оставил. Станешь ли смотреть?

– Что? – брови царя изумленно вскинулись. – Как это оставил?

– Его слуга после побега тайно пробрался в Юрьев, чтобы те письма взять, да мы перехватили.

– Где слуга?!

– Привезли в цепях. – Голова боярина склонилась ниже некуда. Понимал, что хоть это чуть оправдает их, иначе за побег Курбского всему Юрьеву не сносить головы!

– Вели привести!

Пока стрельцы тащили из повозки связанного Ваську Шибанова, Иван Васильевич пробежал глазами письмо Курбского. Сказать, что взгляд царя не сулил ничего хорошего, значит, не сказать ничего. Такой ярости и бешенства у него давно не видели! Даже рука, державшая лист, ходила ходуном.

Избитого и связанного Шибанова бросили на пол. Он так и остался лежать. Из раны на плече текла кровь, дыхание вырывалось из горла с хрипом.

Государь смог пересилить свой гнев, и от того, что спрятал его вглубь, становилось еще страшней.

– Где твой хозяин? – Иван намеренно не назвал имя Курбского. Много чести обзывать князем изменника!

Васька прохрипел в ответ:

– В Литве, государь.

– А чего же тебя с собой не взял? Не нужен? – Голос Ивана Васильевича даже стал насмешливым. Это была ухмылка аспида перед своей жертвой. Шибанов хорошо понимал, что ему пришел конец, но оставался верен хозяину.

– Меня князь обратно прислал, чтобы письма его достал и передал.

– Эти?! – Рука царя сжала листы в комок.

Шибанов, как мог, кивнул.

– А к старцам для чего ходил?!

– Тоже с письмом от князя.

– К измене старцев склонял?!

Шибанов молчал. Иван Васильевич поморщился:

– Взять его! Позже поговорю!

Холопа уволокли. Его босые ступни тащились по полу, оставляя кровавый след, который слуги тут же бросились вытирать.

Дворец притих, было ясно, государь в гневе, а его гневная рука тяжела… До вечера Иван Васильевич о холопе Курбского не вспоминал, но долго сидел в одиночестве, снова и снова перечитывая письмо беглого князя. Потом позвал к себе Алексея Басманова. Боярин сам хотел попроситься к государю, да не рискнул.

На Ивана было страшно смотреть, его лицо перекосило, оно состарилось сразу на несколько лет. Голос хрипл, дыхание неровное. Басманов только собрался сказать, что не стоит Курбский того, как Иван протянул ему лист:

– Прочитай, в чем князь меня винит!

Басманов, с тревогой глядя на государя, взял лист, начал читать и словно забыл о присутствии рядом царя. Курбский выплеснул на бумагу все, что копил много лет! Князь корил государя за самовластие, всячески изобличал и даже грозил многими карами! Объявлял о приходе на Русь Антихриста!

Иван Васильевич, не отрываясь, смотрел на Басманова, пока тот читал. Но боярин словно не замечал пристального взгляда государя, он еще и еще раз пробегал глазами гневные строки, написанные рукой беглого князя. Еще не подняв глаз на царя, Басманов поморщился:

– Расхрабрился в Литве-то… В Юрьеве небось сидел, как мышь!

– Не сидел! И не как мышь! – взорвался Иван Васильевич. – Не сидел он, он измену готовил! Вишь, как бежал? Тайно, в ночи, да только, сказывают, мешок золота с собой увез, а жену с дитем дома оставил!

Почему-то известие о мешке с золотом Басманова удивило:

– Откуда золото? Он же поместий не продавал, кажется…

– Откуда? – Царь даже замер на полуслове. Вдруг его лицо перекосила презрительная усмешка: – А монахи небось ссудили. Из Печорского монастыря! Недаром холоп к ним шел. И другое письмо к ним писано!

Иван Васильевич схватил второе письмо, попытался в него вчитаться, но, видно, был уж очень возбужден, буквы, и так неровно написанные, прыгали перед глазами. Протянул Басманову:

– Прочти!

Боярин перечитал вслух. Те же обвинения, только Васьяна и его старцев Курбский винил в отказе выступить против неправедной власти, предательстве в отношении гонимых, а еще… за скупость, потому как денег не дают!

– Видать, не дали денег-то, – недоуменно протянул боярин.

– У холопа спросить надо!

На сей раз Шибанова не стали тащить во дворец, напротив, царь с Басмановым отправились в пыточную.

Шибанов висел на дыбе. Щуплый, с аккуратно расчесанными реденькими волосенками дьяк старательно выводил буквицы на большом листе. Был он весь благообразный, чистенький и сытый. Маленькие глазки подслеповато щурились, и то, сидя днями в темной пыточной, станешь плохо видеть… Вид дьяка живо напомнил Ивану Васильевичу Сильвестра, хотя тот и был покрупнее, но такой же чистенький и упитанный.

– Ну, чего наговорил?

Дьяк невысокого росточка, все же умудрился согнуться пополам, стал совсем невиден из-под стола, царь с усмешкой смотрел на него с высоты своего роста.

За дьяка ответил палач:

– Молчит про дело, государь. Только своего хозяина хвалит.

– А хозяин его на смерть лютую послал! – Царь выхватил из огня железный прут и ткнул им в ногу Шибанова. Запахло паленым мясом, из горла холопа невольно вырвался крик. – Знал ведь, что мучить станут!

Несмотря на все пытки, Васька стоял на своем: монахи денег не дали и в поддержке князю отказали. А про Курбского твердил, что тот право имел отъехать в Литву своей волей. Иван взъярился:

– А письма досадительные писать тоже право имел?!

Шибанова предали мучительной смерти, но сломить не смогли. Он остался верен своему князю, как пес, способный вцепиться в горло медведю, спасая хозяина, и восхвалял Курбского даже на плахе! Его труп был выставлен всем в назидание, но долго не провалялся, боярин Владимир Морозов велел слугам подобрать тело и похоронить.

Иван Васильевич взъярился:

– Я караю, а он смеет поперек моей воли идти?!

Морозов поплатился за свое самовольство, обвинили в тайных связях с изменником Курбским и бросили в тюрьму.

Государя не было в Москве, он то отсиживался в Александровской слободе, то вдруг уехал в Можайск. Рядом верные Басмановы – отец и сын, каждый для своего, отец для ума, сын для тела. Алексей Басманов был первым, кому Иван Васильевич читал свое ответное письмо Курбскому.

Боярин поражался тому, насколько задело государя послание беглого князя. По нему, так отправить в печь – и вся недолга, а царь вон как переживает… Князь Андрей себя изменой запятнал так, что с ним не спорить надобно, а отправить кого, чтобы в ночи в Вильно прирезали и голову в Москву привезли. Но Иван Васильевич думал по-другому, он принялся ответствовать! Неужто столь задели государя обвинения беглого воеводы?

Послание Курбскому писали не меньше трех недель! Оно вышло огромным. Иногда государь забывал, что что-то уже сказано, повторялся, но не обращал на это внимания. Главное, что хотел внушить беглому князю царь, можно было бы уместить на нескольких листах, но тот все еще втолковывал и втолковывал!