Уилбур Смит - Ассегай

Ты солдат, Баджер. Как и я. Ты знаешь, что такое долг и патриотизм.

Да, он солдат. И он только что обманул своего командира. Однажды Леона уже признали виновным в неисполнении приказа старшего офицера. И вот история повторилась. Только теперь он пошел на нарушение намеренно и сознательно. Как и Ева, он оказался в когтях чудовища.

— Ну, парень, выкладывай. Что ты имел в виду? Куда она запропастилась? Люди не исчезают просто так.

— Там, на охоте, я попытался защитить фон Мирбаха. Ему угрожала смертельная опасность. Ему, а не… — Леон едва не сказал «Еве», но вовремя поправился, — не даме. Я приказал ей держаться в стороне, а сам побежал к масаи и на какое-то время потерял ее из виду. Когда лев повалил графа и начал рвать его, мне было не до фрейлейн. А потом я думал только о том, чтобы как можно скорее доставить раненого к доку Томпсону. О фрейлейн фон Вельберг вспомнил лишь на обратном пути, когда возвращаться было поздно. Решил, что Маниоро и Лойкот найдут ее и позаботятся о ней. Подумал, они доставят леди в надежное место. Сейчас я хочу убедиться в этом сам. Поэтому и собираюсь рискнуть.

Пенрод подъехал ближе, к самому фюзеляжу, и теперь сердито смотрел на племянника. Леон невольно сжался, уверенный, что ложь так или иначе отпечаталась на лице и генерал видит его насквозь. Оставалось лишь полагаться на темноту.

— Послушай меня, Леон Кортни! Если с ней что-то случится, отвечать будешь ты. Лично передо мной. А теперь слушай приказ. И запомни его хорошенько. Ты вернешься в буш, туда, где бросил Еву фон Вельберг, и доставишь ее сюда. Приведешь лично ко мне. И ни к кому другому. Я ясно выразился?

— Абсолютно ясно, сэр.

— Подведешь — узнаешь, что такое боль и страдание. То, что делал с тобой Лягушонок Фредди, покажется лаской. Смотри, я предупредил.

— Понял, сэр. А теперь, будьте добры, отойдите от пропеллеров. Спешу исполнить ваш приказ.

Людвиг отвел большой грузовик к дальней стороне поля и припарковал так, чтобы фары освещали взлетную полосу. «Шмель» с ревом рванулся вперед, но Леон еще успел увидеть вырванный из темноты силуэт нахохлившегося всадника и, как ему показалось, даже ощутить жаркую волну дядиного гнева. Поднявшись над верхушками деревьев в конце поля, он развернулся в сторону Перси-Кэмп. Луна, словно проснувшись, выплыла над черным горизонтом, чтобы указать путь. Освещенная ею вершина нависшего над лагерем холма помогла одолеть последние пятнадцать миль. Чтобы привлечь Макса Розенталя, Леон сделал три круга и на последнем заходе увидел, как внизу вспыхнули фары. Два ярких пятна поползли к полосе. Макс понял, что от него требуется, и поставил машину так, чтобы пилот смог сориентироваться для посадки.

Едва приземлившись, Леон бросил на землю заплечный мешок, схватил ружье и патронташ и, торопливо спустившись, побежал к машине.

— Макс, мне нужны четыре твоих лучших лошади и грум. На двух поедем, остальных поведем в поводу.

— Jawohl, босс. Куда собираетесь? Когда хотите отправиться?

— Куда собираюсь, лучше не спрашивай, а выступить хочу прямо сейчас.

— Himmel! Уже одиннадцать. Разве до завтра подождать нельзя?

— Я очень спешу, Макс.

— Ja, похоже, что так.

Леон заскочил в свою палатку, бросил в рюкзак кое-что из самого необходимого и вышел. У линии пикетов его ждали. Только лошадей было не четыре, как он приказал, а пять. Узнав всадника на черном муле, Леон невольно усмехнулся.

— Да пребудет с тобой благословение Пророка!

В темноте блеснула белозубая улыбка.

— Без меня, эфенди, кто вас покормит? — ответил верный Ишмаэль.

Ночь прошли хорошо, лошадей меняли дважды. В предрассветном тумане на далеком горизонте замаячила громада Лонсоньо. К полудню гора выросла и занимала уже половину восточной части неба, но ее очертания выглядели незнакомо. Никогда раньше Леон не подходил к ней с этого направления, и теперь Лонсоньо обратилась к нему своим суровым северным ликом, тем, который он видел лишь однажды, когда пролетал здесь с фон Мирбахом и Евой.

Они были в пути тринадцать часов, и как ни подгоняло нетерпение, Леон понимал, что дальше испытывать выносливость лошадей невозможно. Отдых требовался и людям. Лошадей расседлали у небольшого источника и, стреножив, отпустили пощипать травку. Ишмаэль тем временем сварил кофе и приготовил бутерброды из пресных лепешек с маринованным луком и холодным мясом. Поев, легли спать. Встали, когда уже смеркалось. Вечерняя прохлада добавила животным резвости, так что к рассвету гора предстала перед ними во всем своем величии. Крутые, украшенные разноцветными лишайниками склоны внушали изумление и страх. Низвергающийся с вершины серебристый поток вырывался из расщелины и падал в темное круглое озерцо, вероятно, то самое, которым они с Евой любовались с аэроплана.

От Лойкота Леон знал, что где-то здесь, у водопада, проходит тропа, ведущая к самому верху. Именно по этой тропе масаи и собирались отвести Еву в деревню. Как он ни старался, рассмотреть тропу издалека, даже с помощью бинокля, не удавалось. Леон попытался оценить оставшееся расстояние, еще надеясь перехватить троицу внизу, хотя и понимал, что они скорее всего уже начали подъем.

Так или иначе, Ева была где-то рядом, и Леон гнал лошадь вперед, все больше и больше отрываясь от конюха и Ишмаэля, которые не могли поспеть за ним. Еще через час он вдруг натянул поводья, соскочил с седла и опустился на корточки перед цепочкой следов, одной из многих, пересекавших саванну. В пыли четко отпечатались три пары человеческих ног. Первым шел Маниоро — его выдавала хромота. За ним следовал Лойкот — длинный шаг. Третьей была Ева.

— О, дорогая! — прошептал он, проводя ладонью по песку. — Даже твои ножки прекрасны.

Следы вели к горе, и Леон, вернувшись в седло, пустил коня галопом. Тропинка уходила круто вверх, и каждый следующий шаг давался все труднее. Гора заполняла собой все небо, и при взгляде на проплывающие над ней облака у Леона возникало неприятное ощущение, что она падает на него. Вскоре пришлось спешиться. Кое-где удавалось различить оставленные Евой следы, и эти маленькие открытия придавали сил. Крутизна склона позволяла видеть лишь на несколько шагов вперед, но он не останавливался, а Ишмаэль и грум отставали все больше.

Поднявшись на первый уступ, Леон оглянулся и замер в изумлении.

Перед ним лежало то самое круглое озеро. Оно было больше, чем казалось с аэроплана, но выглядело крошечным в сравнении с возвышающейся над ним каменной громадиной и напоминало кипящий котел с вихрящимися над ним клубами водяного тумана.

Потом он услышал голос, слабый, почти заглушённый грохотом водопада. Ее голос. Сердце дрогнуло от волнения. Пытаясь определить, откуда донесся голос, он обежал взглядом берега.