Бернард Корнуэлл - Золото стрелка Шарпа

До лощины доносились удары кувалд о каменные стены. Все деревья, все двери, вся мебель, изрубленные топорами, улеглись в кучи дров: если их поджечь среди ночи, огонь лишит партизан единственного преимущества – темноты.

Да, французы вполне готовы встретить герильерос, но им бы в самом диком кошмаре не привиделось внезапное появление британской пехоты: белые ремни крест-накрест, грохот дружных мушкетных залпов, сеющих смерть. Во всяком случае, Шарп на это надеялся. Было у него еще одно преимущество, небольшое, но важное – Керси, как истинный джентльмен, похоже, дал пленившим его уланам слово чести, обещание не сбежать, и Шарп видел, как маленький майор ковыляет по селу. Каждый раз Керси возвращался в дом Морено, а когда сгустились сумерки, майор вышел на один из уцелевших балконов. По крайней мере, теперь Шарп знал, где тот, кого надо выручить. Осталось только ворваться в дом, а тут самое главное – быстрота.

Казалось, поход во мраке длится целую вечность. Но капитан не отваживался торопить людей – не ровен час, еще отстанет кто-нибудь. Солдаты бранились, оступаясь на камнях, шумно задевали мушкетами о скалы, напряженно вглядывались во мрак; выручало лишь чахлое сияние луны, притуманенной северными тучами. На востоке над горбами холмов проглядывали звезды, и к полуночи, когда рота спустилась на дно долины, французы зажгли костры, манившие издали, точно маяки.

Харпер поравнялся с Шарпом.

– Ослепляют себя, сэр.

Полагаясь на костры, французы ничего не видели на расстоянии прицельного мушкетного выстрела от ограды; обступающая темнота превратилась в холст, на котором их фантазия рисовала самые диковинные и жуткие силуэты. Даже для Шарпа иные детали местности, столь отчетливо различимые днем, сейчас приняли чудовищные формы, а то и вовсе исчезли, и он часто останавливался и приседал, путая реальное с воображаемым. Его люди зарядили оружие, но не взвели курки; белые ремни прятались под шинелями; в ночи громко звучало тяжелое дыхание.

Они приблизились к селу и направились к северу от дома, мимо густого ячменя; в широкой долине им казалось, что враг должен видеть их как на ладони. Шарп не поддавался страху, но воображение упрямо рисовало, как часовой на крыше дома Морено настораживается и за этим следует щелчок курка или скрежет офицерской сабли, вынимаемой из ножен, или самое худшее – внезапная вспышка пламени на заставе, заметившей в поле темные человеческие силуэты.

Хруст почвенной корки под ногами походил на громовые раскаты, казалось, его не могут не услышать вражеские дозорные. Самое плохое время ночи – гусары и уланы за стенами внимают далекому волчьему вою, их одолевают страхи, каждый звук пророчит гибель, и так – пока не притупятся чувства, пока не оцепенеет сознание.

Вспыхнул свет.

– Ложись! – прошипел Шарп.

Господи боже! В небо рванулось неистовое пламя, порыв ветра рассеял искры – и тут он понял, что кавалеристы разожгли еще один костер, запалили очередную груду дров на расчищенном месте.

Шарп не поднимался с земли, он прислушивался к биению сердца и озирал темные очертания безлюдных домов. Или не безлюдных? Может, французы гораздо хитрей, чем он думает, может, они стараются внушить чужим наблюдателям на холмах, что оба полка целиком укрылись в надежно защищенных, хорошо освещенных дворах. Что, если в приземистых хижинах и темных закоулках полным-полно солдат с саблями?

Он перевел дух и позвал:

– Сержант!

– Сэр?

– Пойдешь со мной. Лейтенант!

– Сэр?

– Ждите здесь.

Темные мундиры Шарпа и Харпера мгновенно растворились в ночи. Казалось, нависающие стены лачуг таят опасность, предчувствие беды держало в напряжении каждый мускул тела капитана. Стиснув зубы, он ждал выстрела в упор; и вот наконец его протянутая рука касается сухого камня ограды. Харпер был рядом, и Шарп двинулся дальше, в переулок, откуда сильно тянуло навозом. Страхи начали отпускать.

Харпер – громадная тень – пересек переулок и присел на корточки на углу улицы. В ее конце мерцал огонь, но хижины были безлюдны, и Шарп вздохнул с облегчением. Они вернулись к ограде, сержант трижды тихо свистнул, и над ячменем поднялись силуэты сгорбленных солдат. Рота перебралась под прикрытие стены.

Шарп отыскал Ноулза.

– Становимся по обе стороны ворот. Первыми идут стрелки. Вы ждите сигнала.

Ноулз кивнул, в темноте блеснули зубы – он улыбался.

Шарп чувствовал, что рота взволнована, но верит в свои силы, и это радовало. Парням по вкусу такая переделка, когда на каждого – шестнадцать врагов, однако капитан не понимал, что причина этой уверенности – он сам. Харпер и Ноулз знали: высокий стрелок – не ахти какой мастак говорить зажигательные речи, но умеет внушить своим людям, что невозможного на свете не бывает. Бывают лишь мелкие затруднения, и у тех, кто идет за ним, победа, считай, в кармане.

Под присмотром бдительных стрелков рота мелкими группами подобралась к ограде и гуськом пошла к воротам. Лишь один раз солдаты дружно затаили дыхание – когда приблизились к высокой темной церкви. Из колокольни донесся мелодичный стон, и все застыли, обратились в слух, а потом раздалось хлопанье крыльев уносящейся во мрак птицы, и рота дружно выдохнула – должно быть, сова, отправляясь на ночной промысел, задела крылом колокол.

Харпер задрал голову, увидел бледное пятнышко и вспомнил амбарных сов, скользящих ночными призраками над долиной близ Тангавина, реку, вытекающую из торфяного болота… Вспомнил Ирландию.

– Стой, – скомандовал Шарп вполголоса и показал рукой. – Туда.

Рота столпилась в переулке, в неуютной близости от света костра. Капитан, настороженно вглядываясь в сумрак улицы, впервые как следует разглядел фасад дома Морено. Ограда была высока, футов восемь-девять, широкие двустворчатые ворота для скота распахнуты настежь. Во дворе белели лица французов, глядящих на огонь – главную защиту от врага, а за этими лицами темнели силуэты верховых. Ноулз не понимал, почему они держат ворота открытыми, а Шарпу все было ясно. Еще днем подзорная труба открыла ему, что на фасадной ограде нет стрелковой полки – помоста, с которого можно было бы отстреливаться от партизан. Стало быть, у французов просто не было другого выхода – они отворили ворота и освещают прилегающую территорию; если партизанам откажет здравомыслие и они пойдут на штурм, то со двора хлынут уланы и разделают их под орех длинными пиками. Но у партизан с мозгами все в порядке, подумал Шарп. Фасад здания ярко освещен, во дворе уйма готовых к бою солдат, и единственная опасность – лобовая атака опытной британской пехоты. А французы уверены, что это исключено.

Шарп ухмыльнулся.

За воротами потрескивал костер, лизал небо алыми языками. Его шум перекрывал возню и тяжелое дыхание в переулке. Красномундирники Южного Эссекского снимали шинели, скатывали и пристегивали их к ранцам. Шарп посмотрел на солдат с улыбкой. Рядом с ним залегли стрелки без белых ремней на мундирах, издали заметных в темноте. Кое-кто дрожал от возбуждения – скорее бы в дело, забыть в горячке боя все страхи и тревоги.