Вильгельм Йозеф Блос - История французской революции. От первых дней до Директории [litres]

После этого Дюмурье открыто выступил против конвента. Уже до битвы при Ноервиндене он отправил конвенту письмо, полное угроз и жалоб на якобинцев. Теперь же он написал второе еще более угрожающее письмо. Якобинцы давно уже стали недоверчиво относиться к Дюмурье, благодаря нападкам на него со стороны Марата, теперь они отправили трех членов своего клуба для того, чтобы те наблюдали за генералом, который к этому времени снова сблизился с жирондистами. Вступив в сношения с жирондистами, Дюмурье в то же время завязал переговоры с австрийским генералом Маком. Он заключил с австрийцами перемирие, во время которого он хотел двинуться на Париж и выступить против конвента с целью восстановления конституции 1791 года и провозглашения королем герцога Шартрского. Теперь он уже не скрывал больше своих планов. На вопрос якобинских послов Дюбюиссона, Проли и Перейра о его намерениях он ответил, что конвент представляет собою собрание двухсот разбойников и шестисот дураков и что учреждение революционного трибунала не должно быть терпимо. «Вы не признаете конституции?» – спросил Проли. «Новая конституция слишком глупа», – ответил Дюмурье и заявил, что он хочет восстановить королевскую власть и конституцию 1791 года. Тогда конвент отправил четырех комиссаров Банкаля, Камю, Кинетта и Ламарка вместе с военным министром Бернонвиллем в лагерь Дюмурье в Сент-Амане; эти комиссары должны были пригласить Дюмурье в конвент, а в случае отказа сместить его. Ко времени появления комиссаров в лагере Дюмурье уже настолько успел сговориться с австрийцами, что окружил себя стражей из австрийских гусаров. Со своим другом Бернонвиллем он обошелся очень вежливо, но с комиссарами он обращался крайне надменно. Он отказался повиноваться постановлению конвента, звавшего его в Париж, и ушел от комиссаров. Но те пошли за ним к его генеральному штабу. Камю обратился к генералу в присутствии его офицеров со следующим вопросом: «Повинуетесь ли вы конвенту или нет?» – «Нет», – ответил Дюмурье. «В таком случае вы смещены, – воскликнул Камю, – ваши бумаги будут опечатаны, вы же арестованы». – «Ну, это уже слишком сильно! – воскликнул Дюмурье. – Сюда, гусары!» Таким образом этот изменник велел австрийским гусарам арестовать комиссаров и передал их австрийцам, у которых они долгое время находились в постыдном плену. Вместе с ними был арестован также Бернонвилль. «Таким путем, – сказал ему Дюмурье, – я вырываю вас из рук революционного трибунала».

Эта бесчестная измена возмутила офицеров армии. Преданный конвенту Данпьер стал во главе противников главнокомандующего подобно тому, как это некогда сделал сам Дюмурье после отложения Лафайета. Некоторое время армия не проявляла своего отношения к событиям, но, когда декрет конвента объявил генерала стоящим вне закона, войско гневно отреклось от изменника. Он еле-еле успел ускакать в австрийский лагерь, сопровождаемый австрийскими гусарами, герцогом Шартрским и другими заговорщиками и напутствуемый выстрелами и проклятиями французов. Этим закончилась его политическая и военная карьера. Командование войсками перешло к Данпьеру.

Австрийцы надеялись на контрреволюционное выступление Дюмурье. Теперь, когда он оказался бессилен, они отвернулись от него. Англичане выдавали ему потом пенсию, и за это он составлял проекты против своего отечества. Он прожил еще довольно долго, но больше не выступал уже в более или менее значительной роли. Жил он отчасти презираемый, отчасти забытый людьми.

Измена Дюмурье нанесла тяжелый удар Жиронде, так как эта измена оправдывала нападки Горы и возбуждала подозрение в том, что жирондисты сами принимали участие в ней.

В то время как французские войска терпели такие тяжелые неудачи и мысль об измене зарождалась в головах разных генералов, в то время как коалиция европейских держав становилась все более опасной; в то время как Вандея грозила восстанием, направленным в пользу восстановления королевской власти, а южные департаменты угрожали подняться на защиту Жиронды, – в это самое время в конвенте борьба между Горой и Жирондой разгоралась все сильнее и сильнее. Опираясь на парижские народные массы, Гора стала постепенно приобретать преобладающее влияние также и в конвенте. Но жирондисты не хотели уступить без боя, и, вследствие этого, борьба этих обеих партий приняла крайне ожесточенный характер. Общее возбуждение, царившее в то время, делало свое дело. Депутаты бросали друг другу в лицо брань, угрозы, обвинения в заговорах и интригах против республики. Иногда дело доходило до кулачной расправы. Конвент отражал на себе всю ту судорожную борьбу, которую переживала в этот период угрожаемая Европой Франция. В это бурное время в конвенте, казалось, происходила борьба титанов. Тут раздавались патетические речи Верньо, в которых он жаловался на то, что гражданам угрожают смертью. Тут прорывались ядовитые выходки Гаде, бурные филиппики Иснара и Барбару. Резкий Марат обвинял «государственных мужей» в том, что они подготовляют междоусобную войну. Могучий голос Дантона громил реакционеров, а Робеспьер в пространных речах жаловался на измену, повсюду угрожающую республике. Среди этого шума люди Долины, «болотные жабы», притаились и радовались каждый раз, когда буря проходила, не задев их. Тут же многие глубокие мыслители старались разрешать трудный вопрос обновления государства и общества.

Большей частью одерживала верх партия Горы, выставлявшая энергичные требования. Так, 23 марта, по предложению парижской коммуны, постановили организовать общественную помощь бедным, и это объявлено было социальным долгом господствующих классов. Было также решено, чтобы налоги носили характер прямых и прогрессивных налогов. Затем приступили к распределению общинных земель. «Историческое право» землевладельцев на третью часть общинных земель было уже раньше отменено. Общины получили обратно все свои земли. Но и теперь французы не сумели сконцентрировать земельную собственность и повести сельское хозяйство в крупном масштабе. Общинная собственность и общинная автономия создали бы, как говорит один современный писатель, самые прочные основы демократии. Но, в противоположность парижской коммуне, конвент и слушать не хотел о более широкой автономии общин, и общинная собственность была раздроблена. Сначала было постановлено разделить общинные земли между теми гражданами, годовой доход которых не превышал 100 франков. Затем декретом от 10 июня конвент повелел распределить общинную собственность между всеми жителями. Но это распределение было проведено лишь до известной степени.

Таким образом, конвент увеличил число мелких собственников и этим создал тот класс французского общества, которому суждено было стать такой сильной помехой для дальнейшего развития Франции и духе демократии. Конвент не использовал представившегося ему удобного случая для организации сельского хозяйства в крупных размерах. Он не думал о восстановлении старого общинного хозяйства в улучшенной современной форме и видел в мелком собственнике тип нормального человека. Таким образом, молодая демократия укрепилась на непрочном фундаменте, который не мог обеспечить ей продолжительного существования. Нам могут возразить, что в своей борьбе с внешними и внутренними врагами демократия не могла за недостатком времени остановиться на основательном рассмотрении вопроса об обновлении земледельческого хозяйства. Но на это мы можем ответить, что ни у одного из самых светлых умов ее не явилось даже мысли о том, что увековечение мелкого хозяйства может воспитать эгоистическое поколение, которому недоступны никакие идеалы. Позднейшие две наполеоновских войны явились следствием подобного разрешения земельного вопроса.