Елена Первушина - Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Потом она еще несколько раз приезжала в Россию на гастроли, привозила своих учениц. И вот теперь – новая поездка, уже – в СССР.

Сергей Есенин родился 21 сентября (3 октября) 1895 года (на восемнадцать лет позже, Дункан) в селе Константиново Кузьминской волости Рязанского уезда Рязанской губернии.

Родное село Есенина стоит на высоком берегу реки Оки. Вид с берега открывался чудесный: ширь полей, то здесь, то там разбросанные рощи, в дали темная полоса леса… Очень русский пейзаж, именно то, что в русском языке называется словом «приволье».

Рязанская губерния располагалась в центре России и граничила на севере с Московской, на востоке с Владимирской, на западе – с Тульской, на юге – с Тамбовской. 86 % населения губернии составляли крестьяне, 8 % – военнослужащие. На долю остальных сословий – дворян, купцов, мещан, чиновников и духовенства, приходилось всего 6 %. Более 15 000 крестьянских семей в губернии безземельные, но они могли найти работу на 4000 фабрик, где занимались очисткой зерна, выделкой кожи и овчины, обработкой шерсти, изготовлением кирпичей и т. д. Близость Москвы побуждала многих уходить в город на заработки. Другие крестьяне, среди которых был дед Есенина по матери Федор Андреевич Титов, организовали артель и водили по Оке грузовые баржи с дровами из среднерусских лесных губерний в Москву и Санкт-Петербург.

В центре села шла главная улица, вдоль которой стоял храм Казанской иконы Божией Матери, дома церковного причта, господская усадьба, принадлежащая в начале ХХ века купцам братьям Куприяновым, владельцам кирпичного завода и ткацкой фабрики. На деньги одного из братьев Сергея Григорьевича Куприянова в селе построили земскую школу, которую окончили в свое время Александр и Сергей Есенины.

«Земля у нас ценилась высоко, – вспоминает сестра Есенина Екатерина. – Село наше в те годы было стянуто мертвой петлей: с одной стороны – земля федякинского помещика, с другой – земля нашего духовенства, с третьей – непрерывной лентой следуют другие деревни (Волхона, Кузьминское) и четвертая сторона – Ока. Поэтому наше село не имело возможности расширять свои строения. Земля, принадлежащая крестьянам, находилась вдалеке от села. Избы в нашем селе лезли одна на другую. Крыши у всех соломенные, и частые пожары были бичом крестьян».

В стороне от центральной улицы на берегу Оки стояла часовня, рядом с которой по вечерам на гулянки собиралась молодежь.

Дом, в котором жили Есенины, построен в 1871 году. Первым его хозяином стал дед поэта Никита Осипович Есенин.

Екатерина Александровна Есенина рассказывает: «Наш дедушка, Никита Осипович Есенин, женился очень поздно, в 28 лет, за что получил на селе прозвище „Монах“. Женился он на 16-летней девушке Аграфене Панкратьевне Артюшиной, которая потом, по дедушке, прозывалась Монашка. Я до школы даже не слышала, что мы Есенины. Сергей прозывался Монах, я и Шура – Монашки. Дедушка Никита Осипович много лет был сельским старостой, умел писать всякие прошения, пользовался в селе большим уважением как трезвый и умный человек». Но он рано умер – сорока двух лет от роду, и семья быстро обеднела. Спасло их то, что бабушка оказалась искусной плачеей, по мнению односельчан – лучшей в деревне, и, оплакивая покойников, зарабатывала на хлеб для себя и своих детей. Случалось ей оплакивать и живых. Екатерина Александровна вспоминала: «Лучше „монашки“ никто не причитает, – говорили мужики о нашей бабушке. Рассказывали, как пьяные мужики приходили к бабушке и платили ей деньги за то, чтобы она „покричала“ о них:

– Эх, тетка Груня! Покричи обо мне несчастном. Вот тебе деньги за труд, ты бери, а то ведь все равно пропью!

Бабушка причитала, а мужики плакали сами о себе».

Сын ее, видимо, унаследовал от матери музыкальный слух и голос, в детстве пел в церковном хоре и ходил вместе с матерью по свадьбам и похоронам. Он рано уехал из дома в Москву, в 14 лет устроился в мясную лавку купца Крылова, начал зарабатывать и присылать деньги в семью. Этот тихий и болезненный юноша, с детства страдавший астмой, оказался добросовестным и сообразительным работником, со временем стал приказчиком и торговым агентом. Вернулся в родную деревню только после 1921 года.

Неизвестно, чем привлек внимание деревенского богача Титова сын бедной вдовы, возможно, так же своей расторопностью и аккуратностью, но старик именно его выбрал в зятья. И мнение дочери для него ни имело никакого значения.

Александра Ивановна Разгуляева – жена второго сына Татьяны, вспоминает рассказы своей свекрови и ее молодости: «Татьяна Федоровна рассказывала мне: отец ее кнутом, а она не шла за Есенина. „Я, – говорит, – сроду его не любила“. А отец ее плетью: „Пойдешь, и все“. – „Я, – говорит, – реву: не пойду!“ А он: „Нет, пойдешь!“».

Александр Николаевич, по-прежнему, большую часть времени жил в Москве, но его молодой жене было трудно уживаться со свекровью и с невестками.

21 сентября (по новому стилю 3 октября) 1892 года у Татьяны Федоровны родился сын Сергей. Три года спустя она вернулась в дом к родителям, забрав с собой ребенка. Дед с бабкой оставили внука себе на воспитание, а свою непослушную дочь отослали в Рязань, зарабатывать деньги на пропитание себе и сыну. Получилась вроде бы сказочная ситуация: жили-были дед да баба, и был у них любимый внучек Сергунька. Или как пишет сам Есенин:

Только реальность, как водится, совсем не похожа на лубочную картинку. Екатерина Есенина рассказывает: «Мать пять лет не жила с нашим отцом, и Сергей все это время был на воспитании у дедушки и бабушки Натальи Евтеевны. Сергей, не видя матери и отца, привык считать себя сиротою, а подчас ему было обидней и больней, чем настоящему сироте. Бабушка Наталья Евтеевна часто кормила его потихоньку от снох, на всякий случай, чтобы не вызвать неприятности».

Молодые дядья бывали по-настоящему жестоки. Есенин вспоминал: «Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: „Эх, стерва! Ну куда ты годишься?“ „Стерва“ у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавая по озерам за подстреленными утками».