Оскар Йегер - Всеобщая история стран и народов мира

Депутация с тогдашним президентом собрания, Эдуардом Симеоном, прибыла в Берлин и была принята 3 апреля в Рыцарской зале королевского дворца. Здесь выяснилось, что на горе Германии престол был занят ненадлежащим лицом. При насущном жизненном вопросе для Германии и Пруссии, требовавшем ясного и определенного ответа, Фридрих Вильгельм выразил что-то похожее и на «да» и на «нет»; в этом «да» не было согласия, в «нет» не было отрицания. Он говорил обо всем лишь условно, толковал о «придаваемых ему правах», о том, что теперь правительства должны были испытать, удовлетворяет ли всему данная конституция и т. д. В другие минуты, в интимной переписке своей, он заверял, что не хочет принимать короны из рук революции, но это следует счесть за простые фразы.

Мало того, лучшие люди Германии в парламентском сборе при одобрении громадного большинства тех немецких «старейшин», на которых он ссылался, подносили ему эту корону для того, чтобы прекратить революцию, но он сам вновь поверг нацию в революционные ужасы, а на Пруссию навлек поражение, которое жгло стыдом все патриотические сердца до тех пор, пока один из потомков Фридриха Великого не смыл этого позора.

Двадцать восемь германских правительств заявили во Франкфурте о своем согласии на конституцию, выразив это в коллективной ноте от 14 апреля. Принужден был смириться и упрямый, закоснелый в своем династическом высокомерии король вюртембергский Вильгельм, когда спокойно, но твердо выраженная воля его народа напомнила ему, что прошли те дни, в которые он мог настоять на своем: «Не подчинюсь какому-нибудь Гогенцоллерну!» Главная задача была, разумеется, в том, чтобы вынудить согласие у самого Фридриха Вильгельма; но после того как вторая палата, собравшись (26 февраля) согласно конституции 5 декабря 1848 года, признала законность германской государственной конституции, она была распущена и король заявил уже прямо о своей безусловной решимости отклонить от себя предлагаемую ему императорскую корону. Это было на руку радикалам: прикрываясь именем государственной конституции, они находили себе союзников в стоявших серьезно за эту конституцию, которая, однажды созданная правовым путем, была столь же легальна, как права каждого германского царствующего дома. Радикальная партия взяла при этом перевес, что было в порядке вещей. В первых числах мая в Дрездене вспыхнул такой мятеж, что король и его министры, Бейст и Рабенгорст, вынуждены были бежать в Кёнигштейн; но прусские войска усмирили это восстание. В самой Пруссии, на Рейне, начались тоже беспорядки, не столь опасные, впрочем, как возникшие на юго-западе Германии, в баварском Пфальце и в Бадене, и без видимого к ним повода здесь, так как великий герцог признавал государственную конституцию. В франкфуртcком парламенте тоже брало верх радикальное направление. Императорская партия, от которой отрекался сам император, находилась теперь в печальном, почти смешном положении, и министерство Гагерна подало в отставку (10 мая). Наместник назначил другое, бывшее просто позором для нации: во главе его был прусский советник юстиции Гревель, фанатический реакционер, издавна служивший посмешищем для палаты; одно правительство за другим стали отзывать своих представителей; 21 мая вышли из состава палаты еще остававшиеся в ней 90 членов императорской партии; остальная часть собрания, левая, насчитывавшая более сотни сторонников, решила перенести свои заседания в Штутгарт, где и открыла их, действительно, 6 июня, причем с целью осуществить государственную конституцию назначила регентство из пяти лиц, незначительных и, во всяком случае, бессильных что-либо провести. Восстание в Пфальце и Бадене, усиленное участием возмутившихся линейных полков, страшно распространилось в мае и первых числах июня; революционное войско получало тоже подкрепления из Вюртемберга, и движение разгоралось. Правительство, во главе которого находился человек энергичный, старолиберал, Фридрих Рёмер, решило не допускать междоусобия в стране из-за людей, ратующих за бесцельное дело, и когда члены собрания явились 18 июня в помещение, приготовленное для их дальнейших заседаний, они нашли входы в него занятыми войском. Оставаться здесь было нельзя и идти тоже было некуда, потому что баденско-пфальцское восстание можно было считать уже законченным. 13 июня Пфальц был занят прусским корпусом под начальством принца прусского; пфальцская революционная армия (8000 чел.) должна была отступить в Баден (18 июня). Пруссаки вступили в Карлсруэ (25 июня), но победа далась им не без сильного сопротивления со стороны инсургентов, остатки которых искали потом спасения в Швейцарии. Фридрих Гекер, вождь первого баденского восстания, прибыл из Америки лишь для того, чтобы увидеть это поражение; 23 июля сдался и Раштат. Начались расстрелы по приговорам прусских военных судов. Нельзя сказать, чтобы Фридрих Вильгельм обнаружил здесь свои христианские чувства, хотя имел полный повод проявить милосердие.

Ему представлялся еще один случай завершить дело Германии, и казалось, что он был на пути к тому. Мысль о создании союзного государства под главенством Пруссии, сплочение всей неавстрийской Германии вокруг Пруссии, эта мысль, лежавшая в основе решения франкфуртского собрания, была столь правильна, столь ясна в отношении интересов Пруссии и Германии, она так соответствовала тому, что излагалось в официальных рассуждениях еще до 1848 года, что не могла не поразить и самого Фридриха Вильгельма. Такой более тесный союз с государствами, добровольно подчинявшимися ему, мог оспариваться с точки зрения прежнего союзного права столь же мало, как и таможенный германский союз. 26 мая 1849 года Фридрих Вильгельм обнародовал совместно с Саксонией и Ганновером проект германской союзной конституции, к которому тотчас примкнуло 21 государство. С остальными велись еще переговоры, на успех которых можно было надеяться, несмотря на сопротивление Баварии и Вюртемберга, потому что Австрия, как увидим ниже, была парализована в это критическое время; прусское войско, подавив пфальц-баденское восстание, занимало полосу от Бельта до Боденского озера, а короли баварский и вюртембергский были, в сущности, обязаны сохранением своих престолов вмешательству Пруссии. Однако эти оба короля, вступившие в союз с Пруссией, оказались предателями: они вовсе не располагали сдержать свое слово, а Фридрих Вильгельм, со своей стороны, старательно избегал всего, сколько-нибудь похожего на насилие; он забывал, что такой человек, как король ганноверский, Эрнст Август, не был способен совершить добровольно доброе и патриотическое дело, и простер свое великодушие до того, что не пожелал воспользоваться отчаянным положением Австрии для проведения меры, которую сам считал полезной и необходимой для Германии и Пруссии. Он поступал как честный человек, идеалист и мечтатель; в поступках его тщетно будем искать государственного соображения, политической мысли, и он, совершенно заслуженно, хотя и к невыгоде Германии и Пруссии, получил от дома Габсбургов ту благодарность, которая прославлена метким выражением Шиллера.