Бернард Корнуэлл - Повелитель войн [litres]

«Метко разил он мечом, – ревели они, – вволю крови испившим.

Воинов датских немало в бою полегло».

Неужели я последний очевидец битвы на холме Этандун?

– Стеапа еще жив? – спросил я у Оды.

– Жив! Такой же старый, как ты, но еще крепок. Хотел пойти с нами на Шотландию, да король велел ему оставаться дома.

– Потому что он стар?

– Совсем наоборот! Ему нужны сильные воины, чтобы охранять побережье, если причалят корабли северян.

Стеапа сражался при Этандуне, и мы с ним оказались в числе немногих выживших в той великой битве. То был настоящий гигант, свирепый воин. Встретились мы как враги, но потом стали близкими друзьями. Он начал жизнь рабом, но дорос до командира ближней дружины Альфреда. Когда-то ему дали издевательское прозвище Стеапа Снотор, Стеапа Умный, потому как его считали недалеким, но зато он выказал себя ловким и яростным бойцом.

– Я бы хотел снова повидаться с ним, – с тоской проговорил я.

– Ну так поехали с нами!

Я покачал головой:

– Я опасаюсь бед с севера. И предпочту остаться здесь.

Ода с улыбкой коснулся моей руки:

– Ты чересчур тревожишься, друг мой.

– Неужели?

– Большой войны не будет. Анлафа связывают соперники-норманны в Ирландии. Стоит ему отправиться с войском за море, как они захватят его землю. А если он поведет всего половину армии, ему не достанет сил завоевать Нортумбрию даже при помощи Константина. Страт-Клота говорит о мире с Шотландией, но теперь, убедившись в слабости Константина, разве не может Овейн нанести удар снова? И неужели ты веришь в способность норманнов надолго объединиться под властью одного вождя? Такого испокон века не случалось, вот и сейчас не произойдет. Нет, друг мой. На севере много шума, потому что тут живет шумный народ, но скотты получили жестокий урок, норманны предпочитают драться друг с другом, а не с нами, и я уверяю тебя, что тут будет царить мир. Этельстан коронуется в Эофервике, и, хвала Господу, наконец-то родится Инглаланд.

– Хвала Господу? – проворчал я.

– Одна страна, один народ, один Бог.

Отчего-то при этих словах у меня екнуло сердце. Не потому ли, что они звучали приговором Нортумбрии? Я коснулся рукояти ножа на поясе. С учетом присутствия Этельстана входить с мечом не допускалось, но ножа достаточно, чтобы обеспечить переход в Валгаллу. Мне доводилось видеть, как люди внезапно умирают в залах: падают со скамьи, схватившись за грудь. А я, хоть и чувствовал себя хорошо, понимал, что смерть где-то неподалеку. Скоро она придет. Печальная мысль промелькнула подобно тени облака, пробежавшей по воде. Я могу даже не узнать, чем все закончится: захочет ли Константин свершить месть, отправится ли Анлаф с флотом через море и удержит ли мой сын Беббанбург против ополчившегося на него всего мира.

– Пойдем в дом. – Ода встал. – Холодает.

– Этельстан все еще хочет получить Беббанбург? – спросил я у него внезапно.

– Думаю, нет. То стремление умерло вместе с Элдредом.

– Тогда, видимо, мне следует быть благодарным тому, кто его убил.

– Многие из нас согласны с этим, – спокойно признался епископ. – Потому что Элдред давал королю плохие советы.

На миг мне показалось, что у него в мыслях было сказать мне спасибо, но он только улыбнулся и ушел.

Он вернулся в зал, а я остался снаружи. Сидел и смотрел на море и на посеребренные луной облака. Мне хотелось увидеть дракона. Но он не появился.

Дракон проснулся в моих снах.

Я почти позабыл сагу про Беовульфа, пока Ода не напомнил мне эту древнюю историю. Беовульф происходил из гетов, одного из норманнских племен. Он отправился в земли данов, чтобы истреблять чудовищ. Убил Гренделя, потом его мать, а пятьдесят зим спустя одолел дракона. Песнь о Беовульфе исполняли иногда на пирах, где за столами в больших дымных залах собирались воины.

И дракон севера стал приходить ко мне во снах. Ночь за ночью я просыпался весь в поту. Бенедетта говорила, что я кричал от страха. Она баюкала меня, утешала, успокаивала. А потом дракон являлся вновь. Он не летел на громадных крыльях, от которых пенилось море, но выползал как змей из подземного мира, через коридор с колоннадой и резными каменными, арками, освещенными пламенем его ноздрей, глубоких, как пещеры. Ему полагалось спать-почивать на груде золота, на сваленных в кучу шлемах, кубках и блюдах, витых браслетах и драгоценных камнях. Но в каждом сне дракон подбирался ко мне.

Мне снилось, что я нахожусь в кургане. Я это сознаю, хотя сам не понимаю, как мог об этом догадаться. Мне также известно, что дракон палит усадьбы, поливает пламенем дома моих людей и что его следует убить. Я владетель Беббанбурга, защитник своего народа, поэтому мой долг войти в логово и сразить зверя. Я вооружаюсь большим железным щитом, выкованным Деоголом, беббанбургским кузнецом. Он тяжелый, но щит из ивовых досок загорится при первом же дыхании дракона, поэтому навстречу подползающему гаду я выставляю железный щит. Зверь кричит, но не от страха, а от ярости, громадная его голова отклоняется, я приседаю, и на меня с ревом тысячи ураганов обрушивается волна пламени. Она окутывает меня, раня и обжигая, щит раскаляется докрасна, сама земля дрожит под ногами, когда я с трудом иду вперед и поднимаю меч.

Это никогда не бывает Вздох Змея. Это очень древний меч, зазубренный и выщербленный, клинок, видевший много битв. Его имя Нэглинг, то есть Коготь. Коготь против дракона. Когда гадина снова отводит башку, я пускаю в ход Нэглинг. Сильный удар! Я целюсь дракону в голову, между глаз, в уязвимое место. И тут Нэглинг ломается на куски. В этот момент я просыпаюсь, ночь за ночью, в поту и в страхе, чувствую, как пламя обволакивает меня снова, и я шатаюсь, сгорая заживо, сжимая обломок меча.

Я стал бояться спать, потому что уснуть означало увидеть сон, а в нем – собственную гибель. Редко выдавалась ночь, когда дракон не выползал из своего набитого золотом логова, а я не просыпался ужасе. С приходом длинных зимних ночей сон стал более явственным и изменился. Дракон второй раз изрыгает пламя, и я опускаю раскаленный докрасна щит, отбрасываю бесполезный эфес Нэглинга и выхватываю сакс. Справа от меня в бой вступает мой спутник. Это не Финан, а Сигтригр, мой одноглазый зять. Его деревянный щит горит. Правой рукой он орудует длинным мечом, стараясь проткнуть дракону голову, я тоже наношу удар Пронзающим. Пронзающим? Мой сакс ведь носит имя Осиное Жало, а не Пронзающий! Как бы то ни было, Пронзающий оказывается клинком более надежным, чем Нэглинг: его блестящее лезвие вспарывает драконью глотку, и изливающееся пламя обжигает мне руку. Слышатся два крика боли: мой и дракона. Исполинская тварь валится, огонь умирает, Сигтригр опускается рядом со мной на колени. Я понимаю, что время мое сочтено. Тут я просыпаюсь. Так было и этой ночью.