Эндрю Бальфур - Удар шпаги [с илл.]

Палач надел мне петлю на шею, чересчур толстую и короткую, по его мнению, о чем он не преминул мне заявить с неодобрением, приладив, однако, весьма аккуратно узел и веревку. Я закрыл глаза, приготовившись к последнему рывку, подумал, как долго будет продолжаться агония, вспомнил — я не мог себе этого запретить! — госпожу Марджори и внезапно услыхал повелительный голос, громко требующий:

— Остановитесь, именем королевы! — после чего послышались топот ног и возмущенный рев толпы.

Я открыл глаза и увидел подле себя Саймона Гризейла, и — клянусь жизнью! — в глазах его стояли слезы, когда он схватил меня за руки, вернее, за те их части, которые не были привязаны к туловищу.

— Как раз вовремя, приятель, — сказал он. — Один лишь миг отделял тебя от вечности!

Я почувствовал, как снимают петлю с моей шеи, увидел людей, столпившихся вокруг, но тут ноги мои подкосились, и я упал бы, если бы Саймон не поддержал меня; последнее, что я увидел, прежде чем окончательно потерять сознание, было его озабоченное лицо и косой глаз, с тревогой уставившийся на меня.

О дальнейших событиях рассказал мне он сам, когда мы оба стояли на фордеке «Морской феи», идущей в полветра по Ла-Маншу.

— Я едва узнал тебя, приятель, — сказал он. — Лицо, покрытое сажей, шишка на затылке, рваное тряпье вместо одежды — ты выглядишь жалким и несчастным, точно последний бродяга из всех, кого встретишь за неделю!

— Постой, Саймон, — прервал я его. — Как случилось, что ты оказался в Портсмуте, когда должен был плавать в Северном море и кормить рыб?

— А-а, ну, мне повезло не меньше, чем тебе. Я был здорово сбит с толку, когда увидел, что мы напоролись не на «Королевскую гончую», но помешать этому не мог; мне оставалось лишь выполнить свой долг и осуществить вторую часть плана, о котором я тебе не говорил. Я поспешил вниз, чтобы предупредить тебя, но в каюте уже никого не было, а медлить дольше было нельзя: пушки пиратов с каждой минутой уносили все новые и новые жертвы. Не мешкая, я через тот же потайной ход проник из провизионной кладовой в пороховой погреб, облил маслом из фонаря бочку с порохом и бросил на нее горящий факел. Я успел еще выбежать на палубу, когда раздался взрыв, и меня воздушной волной снесло за борт. Похоже, я получил небольшую контузию, потому что очнулся в темноте, уцепившись руками за короткую гладкую доску, упиравшуюся концами в покатые деревянные стенки, смыкавшиеся сводом над самой моей головой. Доска и все мое тело находились в воде, и я не скоро сообразил, что после взрыва меня накрыло перевернутой лодкой, а воздушный пузырь, образовавшийся между ее днищем и водой, помешал ей затонуть, а мне задохнуться. Очевидно, вынырнув на поверхность, я инстинктивно схватился руками за банку шлюпки и потерял сознание, провисев так до темноты. Я сильно окоченел и, чтобы не замерзнуть окончательно, нырнул под лодку и выплыл уже с наружной ее стороны; затем я не без труда вскарабкался на нее и уселся верхом на ее киль, где и просидел, дрожа от озноба, полночи и почти весь следующий день, когда, благодарение Господу, «Королевская гончая» появилась на горизонте и сняла меня со шлюпки. Вот так мы и прибыли в Портсмут, причем меня ни на минуту не покидала уверенность в том, что ты погиб; однако, как видишь, нам обоим не суждено было утонуть, а тебя до сих пор еще не повесили!

— А как тебе удалось отбить меня у толпы?

— Видишь ли, приятель, я знал, что горожане Портсмута не любят пиратов, и сомневался в благоприятном исходе всей этой затеи, даже если бы мне удалось вырвать тебя из рук палача. Поэтому я рассказал твою историю ребятам с «Королевской гончей» — а они были страшно злы на «Дракона», спутавшего нам все карты с захватом пиратской галеры, — и они охотно согласились мне помочь. Вот так и получилось, что, прежде чем народ спохватился, мы вынесли тебя из толпы, хоть и не без небольшой потасовки напоследок, а остальное ты уже знаешь.

Вас, конечно, интересует, что привело меня и Саймона на палубу небольшого барка, который, подгоняемый свежим юго-восточным бризом, ходко шел вниз по Ла-Маншу вместе с двумя десятками других доблестных судов, направляясь в открытое море.

Предположить, будто я, очнувшись на борту «Королевской гончей», окажусь в полной безопасности, было бы, конечно, ошибкой. Весь город, узнав о моем чудесном спасении, гудел, словно потревоженное осиное гнездо, и городские власти принимали все меры, чтобы меня вернуть и повесить. Поэтому мне недолго пришлось пробыть на борту фрегата, и, как только я немного пришел в себя, Саймон, опасаясь обысков, тут же переправил меня на берег. Меня высадили на побережье неподалеку от деревни, носившей название Гозпорт, расположенной через залив от Портсмута, в местности безлюдной и пустынной.

Саймон отдал мне свой пистолет и сунул в руку кошелек с деньгами, предложив купить лошадь, чтобы поскорее добраться до Плимута, куда через три дня должна была отправиться «Королевская гончая»; но, когда я попросил его одолжить мне шпагу, он приставил палец к носу в своей обычной манере и хитро подмигнул тем глазом, который не косил.

— Э нет, приятель, — проговорил он. — Мы не так давно знакомы, признаю, однако я успел убедиться, что шпага — виновница всех твоих бед и невзгод; так что постарайся обходиться без нее хотя бы до тех пор, пока я не стану присматривать за тобой.

— Каким глазом, Саймон? — с невинным видом поинтересовался я.

Он засмеялся и отвесил мне здоровенный тумак в спину.

— Ты далеко пойдешь, парень, — сказал он. — И счастливого тебе пути!

Произнеся это напутствие, он снова вскочил в шлюпку, оставив меня на берегу наблюдать, как он гребет назад к пристани, где стояла на якоре «Королевская гончая», и благодарить Бога за то, что Он создал Саймона Гризейла.

Я опасался покупать лошадь в Гозпорте, поскольку там могли слышать, что происходит по ту сторону залива, и поэтому зашагал на запад пешком. Набредя по дороге на проток, как мы в Шотландии называем ручей, я воспользовался случаем и выстирал одежду; пока она сохла под ласковым осенним солнышком, я выкупался сам, как следует отмыв порядочные наслоения грязи, копоти и сажи на моем многострадальном теле. Когда я вновь оделся, я почувствовал себя бодрым, как всегда, и, подкрутив редкие юношеские усики, которые стали уже уныло опускаться из-за отсутствия ухода, засвистал веселую мелодию и продолжил дальнейший путь.

Спустя некоторое время я перестал насвистывать, ибо день, хоть он уже и клонился к вечеру, был жарким, а вокруг не было видно ни деревца, в чьей тени можно было укрыться, и я устало плелся по дороге, размышляя о том, приходилось ли кому-нибудь из смертных претерпеть в течение месяца такую чертовщину, какую я пережил, и время от времени щипля себя за ухо, дабы убедиться, что это действительно я, Джереми Коротышка, бывший школьный учитель из Керктауна.