Эндрю Бальфур - Удар шпаги [с илл.]

Я немного подумал, прежде чем ответить; хоть я никогда и не мечтал о подобных вещах, но, с другой стороны, не видел и причины, почему бы мне не принять предложение.

В Англии у меня не было никаких перспектив, кроме возможности попасть в тюрьму, если наши пути с Недом Солткомбом снова скрестятся, а здесь меня ожидало приключение как раз в моем вкусе, с реальной надеждой разбогатеть в случае удачи; однако я, подобно только что оперившемуся птенцу, не решающемуся вылететь из гнезда, все еще колебался.

— Я должен посоветоваться с Саймоном Гризейлом, — смущенно проговорил я. — У него могут быть какие-нибудь другие планы.

— Послушайте-ка, мой хитрый шотландец, — сказал сэр Фрэнсис. — Этот ваш Гризейл — долговязый малый с постным лицом и косящим глазом?

— Верно. Вы его знаете?

— Знаю ли я Саймона? Да он самый отчаянный морской пес из всех, кто только ступал на палубный настил, хотя он и наполовину солдат; года два тому назад мы вместе с ним огибали мыс Горн. Можете не сомневаться, мастер Клефан, он клюнет на приманку, как девонская форель на мясную муху! Итак, повторяю: что вы скажете о моем предложении?

— Если Саймон отправится с вами, то я согласен, — ответил я.

— Браво! — воскликнул он. — Решение — достойное мужчины и шотландца, которому в драке нет равного под солнцем; а теперь давайте-ка прибавим парусов, иначе до утра не доберемся до Плимута!

Больше мы с ним почти ни о чем не разговаривали и, пришпорив лошадей, добрались до морского порта после наступления темноты; он даже слушать не захотел, когда я попытался распрощаться с ним, но заставил меня разделить с ним ужин — и весьма шикарный к тому же, ведь, как я вскоре убедился, имя сэра Фрэнсиса Дрейка творило буквально чудеса в Плимуте, и ничто здесь не было для него слишком хорошим. Тем не менее он при случае мог смириться и с неудобствами наподобие непривычной верховой езды и, более того, умел даже находить в этом удовольствие.

Если я считал Лейт оживленным местом, то теперь эта мысль вызывала во мне смех, ибо Плимут был настолько переполнен суетой и суматохой, как куриное яйцо — белком: с утра до ночи здесь не прекращалось движение между судами и берегом, не смолкали конское ржание, перестук молотков и громкие крики людей, грузивших на суда разнообразные припасы и порох. В воздухе носились дым и чад от костров и кузнечных горнов и резкий терпкий запах разогретой смолы. В заливе разместилась целая флотилия — дюжина больших военных кораблей и вдвое большее число мелких торговых судов и галер, а что касается лодок и ялов, то бесчисленное количество их бороздило гладкую водную поверхность уютной бухты, на берегу которой раскинулся старый приморский город, своеобразный и неповторимый, изумительно живописный и дружелюбный, чьи улицы постоянно были переполнены моряками — крепкими, загорелыми, веселыми парнями, шумными и задиристыми, целыми днями распевавшими свои матросские песни — да уж, если на то пошло, и по ночам тоже, — и я нисколько не сомневался, что любой из них готов был пройти сквозь огонь и воду, лишь бы услужить сэру Фрэнсису.

На следующий день в гавань вошла «Королевская гончая», и я снова встретился с Саймоном. Услышав подробный отчет о моих похождениях — а я специально испросил у Дрейка разрешение рассказать ему о них, — он молча сел на койку и затрясся от внутреннего хохота, поклявшись, что в жизни не слышал ничего подобного. Особенно его смешил мой вид со вновь обретенной рапирой, и весь этот день он то и дело бросал на меня изумленные взгляды, пока я наконец не поинтересовался, не стал ли я прозрачным и не обнаружил ли он внутри меня что-нибудь такое, чего бы не было у остальных людей.

— Ничего подобного у тебя внутри нет, — сказал он, — но твои подвиги могут заставить и крошку смеяться.

— Они способны даже на большее, — возразил я.

— Например?

— Они вынудили одного угрюмого старого морского пса по имени Саймон Гризейл потрясти своими боками.

— Верно, приятель, верно! Я не смеялся так с тех пор, как… но об этом в другой раз, — добавил он со внезапно помрачневшим лицом, и я понял, что за его странными манерами и необщительностью кроется какая-то тайна и что Саймон в свое время был совсем другим человеком; как показали дальнейшие события, я был недалек от истины.

Флотилия простояла в Плимуте целую неделю, оснащаясь и готовясь к выходу в море, и я редко видел сэра Фрэнсиса Дрейка, поскольку меня определили на борт «Морской феи» — прочного и хорошо экипированного барка в полтораста тонн водоизмещением, с шестью орудиями и командой в пятьсот человек, не считая благородных джентльменов, отправлявшихся в плавание в расчете на воинское счастье, — и ничто так не обрадовало Саймона, как мое предложение присоединиться к нам под видом моего слуги; по его словам, ему до смерти надоело играть роль шпиона и подсадной утки, и он мечтал об очередной схватке с «желтокожими», как он называл испанцев.

Хотя у меня не было никаких обязанностей на борту, так как я числился одним из охотников за удачей, авантюристов и любителей приключений, купивших себе право на участие в экспедиции сэра Фрэнсиса, но у меня хватало забот, поскольку надо было приобрести снаряжение и экипировку, в чем мне немалую помощь оказал Саймон. Вскоре я уже, на зависть многим, красовался в блестящем стальном шлеме, такой же кирасе, надетой поверх темно-красного колета превосходного покроя, стянутого желтым шелковым шнуром на груди, тогда как нижняя часть моего тела укрывалась в матросских сапогах, специально выбранных для меня Саймоном, шелковых рейтузах и прочных бриджах до колен; такое убранство, включая мою добрую шпагу, пистолет и кинжал из лучших, которые можно было приобрести на деньги Билла Гоблинса, придавало мне столь же бравый и элегантный вид, как и у любого из солдат нашей флотилии. Тем не менее, чтобы приобрести навыки в морском деле, я сбросил с себя все это пышное оперение и включился в работу вместе с судовой командой, таская на себе бочонки с порохом и солониной и распевая с матросами веселые куплеты.

Что касается Саймона, то он был здесь, там и повсюду, принимаясь за любую работу, подставляя свою жилистую спину везде, где это было нужнее всего, и хмуро улыбаясь, когда нестройный хор горланил что есть мочи:

По вечерам мы садились вдвоем и курили табак, так как я очень пристрастился к трубке, и немало удивительных историй о галеонах и кораблях с сокровищами, о диких людях и еще более диких зверях порассказал он мне под монотонный скрип рангоута и плеск воды за бортом.