Далия Трускиновская - Вологодские заговорщики

— Царствие небесное, — пробормотал Деревнин. — Живете, стало быть, неплохо…

— Грех жаловаться. Свахи уже ко мне наведываются. Девки мои — бесприданницы, зато красавицы. Я их замуж не неволю, а коли полюбится молодец — на то их воля.

Деревнин слушал и все яснее понимал: дочери не то чтобы совсем для него потеряны, но и повиновения от них ждать не стоит. Живучи на Москве, они бы за того пошли, кого батюшка с матушкой выберут, а в Козлене — вишь, сами выбирают! Их воля! Это было нелепо и дико — ведь выберут пьянюшку, гуляку, дармоеда, лишь бы у него русы кудри вились!

Домна словно мысли подслушала.

— Они у меня разумницы. Знают, как всякая полушка дается, денежки прикапливают потихоньку. Я их учу — чужого не брать, своего никому не уступать. У Василисушки на примете канатный мастер, иноземец, по-нашему звать Семейком. Он после того переполоха никуда не сбежал, тут остался, трудится, платят ему изрядно. Обещался хорошую избу поставить, со всем нутром. Даже печку чтоб сложили, как у князя, с трубой, а не то чтобы стены коптить, как у меня. Василисушка покамест ждет, в черную избу она не пойдет. У Аннушки на примете Данилко, они с отцом и братьями в Рощенье красильню держат. Семейко хоть сегодня венчаться готов, но — иноземец, не нашей веры, и мы уже с отцом Филиппом говорили — чтобы его покрестить. Опять же — дом, а лес на него еще не куплен, мастера не наняты. А Данилко — старший из сынов, ему других невест сватают, он божился, что уговорит родителей. Я так прикидываю — после Светлой Пасхи можно бы девок замуж отдать. Сперва — Аннушку, а Василису — хоть бы и к Троице. Спешить им некуда, шестнадцати еще нет.

Деревнин слушал, а сам смотрел на дочерей. Дочери не перечили Домне и, коли глаза Ивану Андреичу не врали, — тихонько улыбались.

— Ну, коли у вас все решено, что я могу сказать? — спросил он. — Дочь в доме — гостья, отрезанный ломоть. Иное дело — сын…

— Да, батюшка, — сказала Василиса. — Сынов ты бы больше любил.

— Ты потом, как внуки пойдут, самым желанным гостем в домах будешь, — поспешила утешить Домна. — Уж не знаю, где и для чего ты от дочек и от жены все это время прятался, а по-простому скажу — мог бы о них и пораньше вспомнить!

— Мог бы… — согласился Деревнин.

И тут заговорил Митька.

— Ты, Чернавушка, словно бы в райских кущах живешь, — вспомнив Домнино домашнее имя, сказал он. — Вокруг такое деется, война, в Москве паны засели, по лесам налетчики шалят, казаки целыми шайками бродят, Иван Андреич чудом жив остался, а ты? Обиделись, вишь, что носу не казал! А не мог! Не мог в Вологде показаться — тут бы его и упокоили навеки! Господи, да что ж такое?! Обида!

Очень уж не любил Митька, когда при нем случались ссоры, и крика не выносил, и молчаливое противостояние было ему неприятно.

— Прости, коли что не так ляпнула, — сказала Деревнину Домна. — Ты в Вологду надолго? А то бы и поселился, к доченькам поближе.

— Я уж думал об этом, — отвечал Деревнин. — Буду присматривать какой ни есть дворишко.

Денег на двор у него пока что не было, но он вдруг понял — их надобно раздобыть!

Тут, к счастью, прибежала Ждана — принесла с собой работу, намереваясь посидеть вечером у Домны с веретеном и прялицей. Сюда же собиралась, по ее словам, Анна-Нелюба. Аннушка с Василисой обрадовались — на Москве-то они без подружек жили, а тут все бабы и девки, что при канатном дворе, — любезные подруженьки.

Митька и Деревнин поняли — пора уходить. На прощание старый подьячий обнял дочек, каждую поцеловал в лоб, но и объятие, и поцелуй вышли холодноватыми. Разве что, когда перекрестил, малость теплом повеяло.

— Так что, Иван Андреич, поселишься в Вологде? — спросил Митька.

— Надо бы. А чем тут кормиться?

— Ты в шахматы играть наловчился, я тебя к купцу Белоусову сведу, к Трофиму Данилычу. Он до шахмат великий охотник.

— И что же — шахматами жить?

— Я же жил!

Деревнин промолчал.

Он понял, что произошло. Пока он отдыхал в Архангельской обители и вел неспешные разговоры с Господом, ища себе во всем оправданий, Авдотья, а потом и Домна вели разговоры с дочерьми. И все грехи Деревнина неоднократно были помянуты. Домна, которая увидела его впервые в жизни, уже была готова к тому, что увидит ирода и злодея. Что с этим делать — он не знал.

Видимо, следовало остаться поблизости от дочек и как-то возвращать их себе, а им возвращать отца, пока они и впрямь не побежали под венец с вологжанами.

— Так что? — спросил Митька.

— Едем к Гречишниковым. Мартьян Петрович человек бывалый, буду с ним совет держать.

Деревнин и впрямь хотел получить от деловитого купца совет — как поселиться в Вологде, да так, чтобы подешевле; и нет ли возможности зарабатывать хоть малые деньги.

Мартьян Петрович сам сидел в лавке на Торговой площади Насон-города. Но был он там не один. Пока приказчик показывал двум бабам сукно всех видов — свиточное, простое братское, мирское, рядное, вальное, невальное, монатейное, старческое, и всех цветов — червчатое новгородское и червчатое английское, обычное черное и аспидное, лазоревое и синее всех оттенков, — Гречишников сидел в заднем помещении с купцом Рыбниковым, у которого стряслась беда — обокрали.

— Иван Андреич! Вот ты-то нам и надобен! — воскликнул Мартьян Петрович. И тут же стало понятно, чем заниматься Деревнину в ближайшие дни.

Он потребовал себе в помощь одного из приказчиков братьев Гречишниковых — знающего грамоте и далекого от рыбниковской торговли. Деревнину требовались острые глаза, способные заметить царапины на двери возле засова и подчистки в счетах. На розыск ушло три дня — виновный оказался приятелем рыбниковского зятя, украденное успел вывезти из Вологды в Кадниковскую деревню, пришлось снаряжать туда целую рать, чтобы вернуть добро, пока оно не уехало далее в сторону Архангельского острога.

Потом, когда слух об остром уме старого подьячего растекся по Вологде, отправился Деревнин в Насон-город потолковать с площадными подьячими; хоть они там и сидели в особой избе и не бегали по морозцу, а дело, способное принести прибыль, случалось нечасто. Деревнин сговорился с одним — не так чтоб молодым, лет около сорока, трезвым и толковым. Подьячий согласился выполнять поручения, и он же присоветовал жилье — на краю Нижнего посада, почитай что в Рощенье, откуда недалеко до Козлены.

Митька с мамкой Игнатьевной уехали в Мугреево, Деревнин остался один, но это его не смущало. Как оно и бывает в городах, когда в государстве сплошное беспокойство, старостам губной избы хватало хлопот с мертвыми телами, и всякую похищенную сковородку они искать не собирались. Старый подьячий знал, что вскоре обрастет знакомствами.

С первых же денег Деревнин приготовил дочерям подарки — каждой полтину, завернутую в бумажку. Он сам отнес эти подарки, был принят несколько настороженно, однако это его не смутило.