Рут Гудман - Как жить в Викторианскую эпоху. Повседневная реальность в Англии ХIX века

Рис. 113. Гвардейцы — стереотипный образ гомосексуала из рабочего класса.

Punch, 1873.

Считалось, что мужчину, склонного к гомосексуальному поведению, можно узнать по определенным внешним признакам. Некоторые из них были весьма неслучайными: в 1830-х годах мужчина, ищущий сексуального партнера, постукивал пальцами одной руки по тыльной стороне ладони другой или дотрагивался ими до груди, сунув руки в проймы жилета. Женственное поведение часто, но все же далеко не всегда ассоциировалось с гомосексуальностью — также оно могло быть признаком того, что мужчина слишком увлекается гетеросексуальным сексом. Женоподобный мужчина скорее сообщал о своей общей сексуальной невоздержанности, чем о том, что он предпочитает именно мужчин. С бритьем дело обстояло сложнее. Чисто выбритый мужчина совсем не обязательно интересовался однополыми связями, но большинство из тех, кто искал партнеров мужского пола, были чисто выбриты. В одном сохранившемся описании группу молодых мужчин, проявлявших подозрительный интерес к любительским театральным постановкам с переодеваниями в женские платья, называют «ужасающе чисто выбритыми». Если же вы хотели сообщить о своей полной незаинтересованности в сексуальных партнерах мужского пола, вам следовало свистеть. Французский писатель Шарль Фере, автор сочинений на сексуальные темы, весьма категорично утверждал, что мужчины с гомосексуальными склонностями не способны свистеть. Этот «факт» вскоре стал общеизвестным и в Британии.

Печально известный суд над Оскаром Уайльдом в 1895 году (его приговорили к двум годам каторжных работ за гомосексуальные связи) выявил крайнюю степень общественной нетерпимости к альтернативной мужской сексуальности и одновременно способствовал разжиганию вражды. С этого времени мужчины стали вести себя крайне осторожно и избегали касаться друг друга на публике, исключение составляло рукопожатие. Судебный процесс стал переломным моментом. Реакция общества на физическое влечение между мужчинами была более жестокой, чем когда-либо, но вместе с тем постепенно начала развиваться ответная реакция и появились первые проблески иного понимания однополой любви.

В 1898 году Хэвлок Эллис и Джон Саймондс опубликовали книгу «Сексуальная инверсия» (Sexual Inversion), в которой рассматривали циркулирующие на континенте новые идеи о природе однополых отношений между мужчинами и между женщинами. В книгу впервые вошли примеры из британской жизни. Книга, по сути, попала в число запрещенных, когда владельца книжного магазина, выставившего ее на продажу, оштрафовали на 100 фунтов стерлингов, однако она ознаменовала начало нового направления в сексуальной мысли. Кроме того, она пролила немного света на женскую гомосексуальность. Жена Эллиса Эдит (урожденная Лис) была лесбиянкой и в период их брака продолжала, с ведома Хэвлока, поддерживать отношения с женщинами. Часть материалов для книги предоставила она и ее подруги. Лесбийские отношения никогда не считались противозаконными и в целом почти не привлекали внимания прессы. Тот мир, который описали Эдит и ее подруги, состоял — в порядке убывания по частоте — из школьных влюбленностей, сна в одной постели, откровенных взаимных ласк и орального секса. Очень немногие в этой небольшой выборке, представляющей к тому же только женщин из среднего класса, доходили до орального секса, но мануальная стимуляция была охарактеризована ими как достаточно частое явление, не противоречащее идее целомудрия или брака с мужчиной. Помимо этой группы исследуемых, Хэвлок Эллис описал случаи, когда женщины выдавали себя за мужчин, и высказал мнение, что многие проститутки вступают в интимные отношения с другими женщинами для удовольствия и утешения, противопоставляя этот опыт сексу за деньги с мужчинами. Однако в целом этот вопрос не освещался.

И вот наш день подходит к концу, викторианский мир снова скрывается во тьме времен, и я c особенной ясностью осознаю, как много всего осталось скрытым от наших глаз и насколько кратким и неполным будет любое подобное исследование. Даже замечательные подробности, дошедшие до нас в мыслях и воспоминаниях таких людей, как Фредерик Хобли и Элис Фоули, не в силах воссоздать полную картину. И уцелевшие старинные предметы в наше время — это не более чем случайная коллекция не самых показательных образцов того, что когда-то было неотъемлемой частью повседневной жизни.

В некотором смысле в этом и состоит очарование истории — она пробуждает желание собрать воедино обрывки доказательств, отыскать подсказки, сопоставить факты и мнения. Эти поиски принесли мне огромное удовольствие: я залезала на сохранившийся конный омнибус, искала среди читательских писем в газетах и журналах жалобы на работу общественного транспорта, отслеживала по картам маршруты и изучала тонкости тарифов. Области жизни, которые не казались мне интересными до того, как я решила написать эту книгу, преподнесли немало сюрпризов. Например, передо мной вдруг открылись забавные и полные радостного волнения стороны спорта — от Фрэнсиса Килверта, который с удовольствием играл на лужайке в крокет, не забывая восхищенно поглядывать на присутствующих дам, до футболистов, заново обсуждающих правила игры перед каждым матчем, от плавания как развлечения, возникшего благодаря стремлению обеспечить прачечными бедные слои населения, до тенниса, который задавал тон в дизайне корсетов. Все это стало для меня откровением и приучило смотреть на спортивные события XXI века куда более благосклонным взглядом, чем раньше.

Вместе с тем поиски не раз приводили меня к ужасной изнанке жизни, где царили голод, болезни, тяжелейший труд и насилие. Викторианская эпоха была катастрофическим временем для бедных людей. Их скелетные останки служат самым наглядным и неопровержимым доказательством жизненных невзгод и лишений, едва ли не худших во всей нашей национальной истории. Средняя продолжительность жизни в Викторианскую эпоху медленно росла и была значительно выше, чем в конце XIV века после первой эпидемии бубонной чумы, но масштабы систематического недоедания и истощения в викторианской Британии не сравнимы ни с чем из того, что мы когда-либо знали. Этот факт легко упустить из виду на фоне прогресса, которым славится эта эпоха, однако он неизбежно выходит на первый план в любом исследовании викторианской обыденной жизни.

Мои изыскания заставили меня проникнуться огромной симпатией и восхищением к тем, кто, несмотря на все плачевные обстоятельства, продолжал упорно двигаться вперед. К таким людям, как Тони Уиджер, на рассвете тихо выходивший в кальсонах на кухню, чтобы приготовить для себя и своей жены чашку чая с печеньем, которую они выпивали в постели, прежде чем приступить к нелегким дневным делам — ловле рыбы и работе по дому. Или Ханна Каллуик, у которой уходило два часа на утренние хлопоты, прежде чем она могла приготовить завтрак для своего работодателя, а затем и для себя. И не забудем шестилетнего Уильяма Арнольда, который в январе с рассвета до заката стоял в одиночестве посреди поля, отпугивая ворон, и даже не мог поесть, пока не вернется домой после наступления темноты. Все эти люди, во многих отношениях совершенно обычные, кажутся мне настоящими героями — я восхищаюсь их стойкостью, выносливостью, любовью и преданностью своим семьям.