Владимир Малик - Чёрный всадник

— Гм, легко сказать — поедем с нами… Пеший конному не товарищ! — возразил Гурко.

— Это правда. Но мы тебя, друг, не оставим здесь погибать! Как-нибудь доберёмся вместе до Дубовой Балки. А там и коня для тебя раздобудем… Ну, нечего мешкать! Вечереет, а нам ещё добрых вёрст пятнадцать ехать!

— Если так, то погодите малость, — сказал Гурко. — Я мигом!

Он ловко спрыгнул в вымоину, наклонился над конём. Обеими руками обнял его голову, сбил с буйной вороной гривы снег. Конь коснулся руки хозяина дрожащими губами, жалобно заржал.

— Прощай, мой Черныш, — глухо произнёс Гурко, вынимая из-за пояса пистолет. — Ты честно и преданно послужил мне… А я… Вот единственное, — он взвёл курок, — чем могу отблагодарить… Прости меня!..

Он приложил пистолет к уху коня и отвернулся, чтобы не видеть широко раскрытых чёрных глаз, из которых то ли слезы катились, то ли стекала талая вода.

Раздался короткий выстрел. Конь встрепенулся и затих. И вьюга начала укрывать его лёгким белым саваном, из-под которого страшно и неестественно торчали сломанные, вывернутые вверх передние ноги.

Гурко расстегнул на коне подпругу, снял седло и уздечку. Проворно и легко, будто ему было лет двадцать, а не сорок и будто не он полдня пролежал, коченея, в холодном снегу, выпрыгнул наверх, вскинул седло на плечо и сказал:

— Ну вот, я готов! Если берете меня с собой, то постараюсь не отстать…

— Э-э, человече, не больно-то ценишь ты нас, ежели думаешь, что мы позволим тебе идти пехтурой!.. — возмутился откровенный и честный Роман Воинов. — Вот, пожалуйста, мой серый! Приторачивай покрепче седло сзади и поезжай, а я малость пройдусь пешечком, а то ноги совсем затекли… А потом меня сменит Ненко, да и Арсен будет не прочь… Ежели помогать в беде, так гуртом! Неспроста же у вас говорят: гуртом и родного батьку колотить легче!

Нежинский казак заразительно засмеялся:

— Разрази меня гром, если вы не чудесные ребята! А? Ей-богу, стоило помёрзнуть в снегу, лишь бы встретиться с вами! Сразу видать, что настоящие запорожцы, а не какие-то бродяги.

Арсен и Роман, переглянувшись, расхохотались. А Ненко, не совсем поняв, что сказал весёлый путник, которого только счастливый случай спас от смерти, с удивлением наблюдал эту сцену.

— Угадал, батько! — сказал Арсен, вытирая рукавицей слезы на глазах. — Один из нас — бывший янычар, турок, то бишь отуреченный болгарин, — он показал на Ненко. — Другой, — кивнул на Романа, — донской казак… А третий, — ткнул рукавицей себя в грудь, — недоученный спудей [5]. Ну, а все вместе — самые настоящие запорожцы!

— О! — вырвалось у нежинца, и он захохотал громче всех.

Дружный хохот, к которому, догадавшись теперь, о чем шла речь, присоединился и Ненко, перекрыл завывание вьюги. Можно было подумать, что четверо этих людей сошлись не среди взбудораженного ураганным ветром дикого поля, а где-то в уютной тёплой корчме, за кувшином доброго пива, возле красивой и острой на язык шинкарки.

Насмеявшись, они быстро собрались и нырнули в снежную муть. Арсен снова двигался впереди. За ним верхом — Ненко и Гурко. А Роман, ухватившись за уздечку, привязанную к седлу, поспешал сзади по прибитому копытами снегу.

Буря не утихала. Когда путники выбрались из оврага, им показалось, что она разыгралась с новой силой и ещё быстрее мчалась по беспредельным просторам белой степи.

За маленькими оконцами, которые мороз разрисовал причудливыми кружевами, глухо завывает ветер, кидает в стекла сыпучим снегом, гогочет в широкой, сплетённой из лозы трубе. А в хате натоплено, по-праздничному уютно.

Перед иконами горит лампадка, под потолочной балкой на деревянной подставке — восковая свеча, в устье печи потрескивает желтоватым пламенем связка смолистой щепы. В красном углу стоит большой сноп ржи, перевязанный тугим перевяслом из лугового сена и украшенный густыми багряными гроздьями калины. На столе, застланном вышитой скатертью, в глазурованных мисках — кутья и узвар, вареники с творогом, сметана, пироги с маком, шулики [6], два кольца колбасы, которая так и поблёскивает поджаренными боками. А посередине, на широком деревянном подносе, — крутолобый белый каравай.

Старая Звенигориха с девчатами — Стёхой и Златкой — суетятся возле печи и стола. Дед Оноприй пристраивает в красном углу, за снопом, горшочек с кутьёй и кувшинчик с узваром — домовикам, душам умерших, чтобы добрее и ласковей были к дому и ко всем, кто живёт в нем.

Младен с Якубом молча сидят на лавке. Яцько подбрасывает в лежанку дрова, а Спыхальский, хотя и осунувшийся после ранения, но уже весёлый и оживлённый, потому что в последние дни почувствовал — мускулы наливаются новой силой, снуёт по хате и, потирая руки, заглядывает в миски, кувшины и бутылочки, которые все ставит и ставит на стол Звенигориха. Усы его шевелятся, как у кота, когда тот чувствует поживу, а голубые глаза радостно светятся: он заранее смакует обильный ужин!

— То, паниматка, есть чудесный, вельми роскошный праздник — ваш щедрый, то бишь предновогодний, вечер! — философствует он, обращаясь к старой хозяйке. — Ни у какого другого народа не видал ничего лучшего!.. Какие блюда! Какие напитки! Ух! Аж дух захватывает, холера ясная! — Он сглотнул слюну и прищёлкнул языком. — А этот трогательный сноп ржи, что до сих пор пахнет — уй! уй! — чебрецом, свежей солнечной соломой и далёким-далёким летом! Эти жёсткие звенящие колосочки и кисло-сладкая красная калина меж ними!.. Как мило и остроумно! Накануне рождества и Нового года вносить сноп в хату, ставить на почётнейшем месте — в красном углу — и желать, чтобы Новый год был таким же щедрым и богатым для хозяев, как этот золотой сноп! — Он подмигнул Стёхе, которая как раз раскладывала на столе деревянные ложки.

— Аминь на добром слове! — усмехнулся в седую бороду дед Оноприй. — Твоими б устами да мёд пить, пан Мартын!

— За этим дело не станет! Был бы только мёд! Га-га-га! — захохотал Спыхальский и хлопнул ладонью Яцько, который, наклонившись, раздувал в лежанке жар. — Будет тебе, хлопец, тутай фукать! Ведь и у тебя небось, как и у меня, сосёт под ложечкой! Пойдём-ка во двор да пощедруем под окном паниматке, авось и к столу покличет!

— Можно и к столу. Отчего ж? И даже без щедривки… — ответила мать Арсена. — Вот разве что ещё минутку подождём: может, какой гость прибудет!

Все поняли, какого гостя ждёт она. Только не верилось, чтобы в этакую непогодь Арсен с Романом пустились в дорогу. Потому и промолчали.

Звенигориха расценила это по-своему и сразу засуетилась:

— Да нет, это я так… Какие уж гости в такой поздний час! Будем садиться к столу! Прошу, прошу… Чем богаты, тем и рады!

Но Спыхальский возразил: