Владимир Малик - Чёрный всадник

После похода на Крым Серко похудел, как-то поблек и быстро начал стареть. Под глазами залегли синие тени, на шее и лице резче обозначились морщины. А глаза, ещё до недавнего времени светившиеся молодецким блеском, вдруг погасли, померкли.

Никто не мог понять, что произошло с ним.

— Заболел наш батько, — перешёптывались казаки.

— Жаль старика, — сокрушались многие.

А те, кто был ближе к кошевому, рассказывали:

— Не спит ночами, стонет, молится… Просит бога принять его душу… Видать, отжил наш батько своё… Душа и тело хотят отдыха…

Однако грозные события, надвигавшиеся на родную землю, заставляли старого кошевого забывать про свои болезни и душевные переживания и заниматься военными и хозяйственными делами. Каждый день с раннего утра до позднего вечера он был на ногах: советовался со старшинами, писал письма, заглядывал в мастерские, где изготавливалось оружие, порох и ядра, в кожевенные и тележные мастерские, торопил плотников, которые чинили старые и ладили новые челны, проверял, сколько пороха, олова и оружия на складах, сколько муки и солонины в кладовых. С молодиками в лёгком чёлне объезжал Войсковую Скарбницу — ближайшие острова, где в потайных местах скрыта была запорожская флотилия, хранилось оружие и на которых за многие годы казаки построили небольшие укрепления, защищающие подступы к Сечи.

Как-то джура позвал к кошевому Арсена и Палия.

— Садитесь, сынки, — указал старый атаман на лавку, когда казаки переступили порог войсковой канцелярии. — Хочу с вами малость погуторить…

Арсен и Семён Палий примостились у края стола на лавке с резной спинкой, выжидательно смотрели на Серко.

Выглядел кошевой действительно плохо: лицо землисто-серое, заострённое, как после болезни, а из-под сорочки на спине выпирали острые лопатки.

— Вот что, сынки, — остановился перед казаками кошевой. — Настало время, когда каждый день можно ждать непрошеных гостей. Есть верные вести, что турки начали восстанавливать крепости Ислам-Кермен и Кизи-Кермен… Зашевелилась Аккерманская орда… Очухался от нашей встряски хан Мюрад-Гирей и собирает под свои знамёна остатки своего войска… Но нам не известно, что сейчас делает и что замышляет визирь Кара-Мустафа. А это наш главный враг, и мы должны знать о нем все…

— Каким образом, батько? — удивился Палий.

— Нужно ехать в Немиров и Каменец… Только там можно добыть необходимые сведения.

— Поеду я? — встрепенулся Арсен.

— Да, сынок, поедешь ты, — твёрдо сказал кошевой.

— А что же мне?.. — Палий был немного растерян.

Серко улыбнулся доброй стариковской улыбкой: за последнее время он ещё больше полюбил этого умного и отважного казака.

— Подожди, не спеши, полковник, будет и тебе работа… Подберёшь себе сотни две добровольцев — этакий летучий полк — и проводишь Арсена до Немирова. Мы, то есть я, киевский воевода Шереметьев и гетман, должны точно знать, когда выступит Кара-Мустафа. Все, что узнает Арсен, ты немедленно передашь куда следует… Без нужных вестей не возвращайтесь!

— Понятно, батько, — ответили казаки.

— Погодите, это ещё не все… Что-то нужно решить с Юрком Хмельницким. Брать его кровь на свою совесть не хочу. Хватит её с меня… Память о Богдане не позволит мне отдать такой приказ. Но и мириться с тем, что этот изверг вытворяет на Подолии и на Правобережье, тоже нельзя… Надо устроить так, чтобы ему стало жарко в Немирове… Ему и его союзникам…

— Восстание? — сверкнул глазами Палий.

— Да, восстание! А твой полк, Семён, поддержит повстанцев, станет их опорой.

— Постигаю.

— Но не только восстание… Неплохо бы было вбить клин между Юрком и турками. Бывает, что одно слово может сделать больше, чем тысяча сабель… Об этом пускай Арсен со своими болгарскими друзьями помозгует…

— Постараюсь, батько, — откликнулся тот. — Нам все ясно.

— Ну, а коль понятно, так идите собираться! Чтоб завтра были в дороге!

Киев кишел военным людом. Из России по Днепру и Десне плотогоны перегоняли строительный лес, ладьи с железом, войсками, оружием. С Левобережья гетман Самойлович прислал несколько тысяч казаков и ещё больше крестьян для выполнения землекопных работ.

Днём и ночью на Печерске и Зверинце не утихал людской гомон. Там возводились высокие земляные валы, упрочняемые частоколом, пушкари устанавливали на них пушки, в предполье казаки сооружали волчьи ямы… Укреплялся старый город. Весь Подол тоже был обнесён палисадом.

Через Днепр впервые с тех пор, как он нёс свои воды, у Киева перекинули большой наплавной мост на байдаках [53]. Ширина моста такая, что по нему могли ехать сразу четыре ряда возов.

Генерал Патрик Гордон, или, как его теперь звали, Пётр Иванович Гордон, который руководил всем этим огромным строительством, едва успевал побывать за день всюду, где велись работы. Печерские ретраншементы [54]и мост были в центре его внимания. Особенно мост: вот-вот должны были подойти основные силы с Левобережья. Десятки тысяч воинов, тысячи возов и тысячи голов скота нужно было быстро, без задержки переправить на правый берег. Кроме того, он задумал так укрепить подходы к мосту, чтобы враги не сумели его разрушить или сжечь… Потому и носился непоседливый генерал на высоком тонконогом коне с одного конца города в другой, и везде его острый глаз замечал то, чего не могли или не хотели заметить иные, а резкий его голос подгонял нерадивых.

Но, несмотря на занятость, генерал нашёл время, чтобы позаботиться о семье Арсена. Он послал в Новосёлки с припасами Кузьму Рожкова — после чигиринской осады держал его при себе, — и тот в один прекрасный день вернулся в Киев с Иваником, который взял самых сильных лошадей и воз побольше в надежде чем-нибудь поживиться. Не заезжая на генеральский двор, они направились к Софии, побродили перед вычурными домами киевских вельмож, спустились на Подол.

Большой шумный город произвёл на Иваника сильное впечатление. Сияющие золотом купола церквей, каменные дома, просторные лавки, где можно было купить еду, соль, оружие и сбрую, нарядно одетые горожане и горожанки — все вызывало у него восторг и удивление. Он только причмокивал, глядя на сверкающие топоры и блестящие лопаты, тяпки, серпы и острые лезвия кос, на хомуты и шлеи с уздечками, издающие запах свежевыделанной кожи, то и дело хлопал руками по пустым карманам.

— Ай-ай-ай, досада какая, знаешь-понимаешь!.. Все тут есть, кроме птичьего молока. Лишь чепухи не хватает — деньжат. Ай-ай-ай, ни одного шеляга, как на грех, не завалялось в кармане… Тьфу!

Кузьма посмеивался про себя, так как знал, что генерал Гордон уже приказал выдать ему деньги и приготовить на складе самый необходимый хозяйственный инвентарь. А кроме того, и соли, и муки, и вяленой рыбы…