Джеймс Лонго - Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии [litres с оптимизированной обложкой]

Жизнь на улицах вынудила Гитлера искать приюта в большой ночлежке в Мейдлинге, бедном рабочем районе Вены. Она стояла прямо за железнодорожными путями, позади массивного здания Южного вокзала. Дворец Франца-Фердинанда Бельведер возвышался на соседнем холме. Многие, в том числе и Гитлер, признавали его самым красивым зданием в Вене. Дворец манил его неудержимо, точно мираж.

Крошечная каморка, в которой Гитлер некогда жил с Августом Кубичеком, была шикарным отелем по сравнению с тем переполненным местом, где он теперь обретался. Мужчины, женщины, дети еще затемно выстраивались в очередь в надежде получить пятидневный пропуск туда, но большое здание было не резиновое. Бывало, зимой охрана отгоняла сотни людей. Газеты регулярно печатали жуткие репортажи о замерзших телах, обнаруженных у дверей [154] Hamann , 153. . Попечителем ночлежки был сам император, но оплачивали все состоятельные евреи-благотворители, получившие дворянство. Когда Гитлер первый раз оказался в Вене, то часто проходил мимо пятиэтажного дома на Рингштрассе, владел которым один из таких благотворителей. Тогда этот хорошо одетый, только что прибывший в город любитель оперы не мог и представить, что в один далеко не прекрасный день он окажется в ночлежке для бездомных на содержании дворянина-еврея, того самого, чей особняк приводил его в восторг.

Именно там, в Мейдлинге, Гитлер подружился с человеком, который помог ему освоиться на дне венского общества. Судетский немец Рейнгольд Ганиш объездил всю Германию и Австрию, научил «никогда не напиваться», рассказал, где добыть еду и как заработать денег [155] Jones , 135. . По утрам приятели шли к общине «Сестер милосердия», где монахини раздавали бездомным горячий суп. Днем два с половиной часа отнимал поход в другое благотворительное заведение, которое также содержал еврей. Там они брали суп с хлебом и чаще всего ничего не ели уже до следующего утра [156] Ibid. . Гитлер попробовал зарабатывать мелочь, предлагая себя пассажирам в качестве носильщика багажа, но его худоба и неряшливость отпугивали почти всех [157] Hamann , 155. . Люди не доверяли неумытому человеку в лохмотьях, которые никак не защищали его от холода. К Рождеству 1909 г. вид у Адольфа Гитлера стал такой же, как у сотен других венских бродяг: длинные темные космы болтались поверх давно не стиранного воротничка, на лице топорщилась жидкая щетина, рука протягивалась за подаянием.

Вечер, когда он убирал снег у шикарного отеля «Империал», навсегда врезался ему в память [158] Toland , 455. . Чествовали эрцгерцога Карла Габсбурга, племянника и наследника Франца-Фердинанда [159] Ibid. . Брак Франца-Фердинанда был морганатическим, а значит, его сыновья не были законными Габсбургами и не могли наследовать престол. Наследником был назначен племянник Карл; именно он должен был стать следующим императором. Гитлер люто ненавидел Габсбургов, но порой подпадал под чары их помпезного и церемонного двора. В тот вечер все было по-другому. Работая лопатой, он молча, презрительно смотрел, как двадцатидвухлетний принц входил в отель под приветственные рукоплескания и восторженные крики. Карл было всего двумя годами старше Гитлера, но, казалось, весь мир уже лежит у его ног [160] Ibid. .

Рождество Гитлер встретил в забитой бездомными ночлежке в венских трущобах, а по соседству пустовал Бельведер Франца-Фердинанда. У его семьи было много домов, где можно было от души повеселиться в праздники, но ни один из них не обладал величием Бельведера. Этот дворец строился для франко-итальянского эмигранта принца Евгения Савойского, впоследствии знаменитого австрийского генерала, дипломата и государственного деятеля. София восторженно стала называть его «Наш Бельведер», после того как там родился их сын Макс [161] Hohenberg, Prince Gerhard (принц Герхард Гогенберг). . Но сразу было заведено, что на Рождество она со всем семейством уезжала в замок Конопиште, почти на пятьдесят километров юго-восточнее Праги. Именно там проходил медовый месяц пары, там началась ее семейная жизнь, родился первый ребенок, проходили семейные праздники. А самое главное, лишь в Конопиште никто не оспаривал ее права хозяйки и владелицы дома [162] Ibid. .

А вот в Бельведере, в доме собственного мужа, Софии хозяйничать не разрешалось. Для нее всегда были наготове свободное место за столом и стул, но дворцовый протокол запрещал ей ими пользоваться [163] Ibid. . Если эрцгерцог уезжал более чем на несколько часов, с ворот и с самого дворца снималась охрана. Считалось, что теперь там никого из Габсбургов нет, поэтому до возвращения эрцгерцога гвардию отправляли в казармы. Это приводило детей Франца-Фердинанда в бурный восторг. Ведь они могли играть в пустых караульных помещениях, давая полную волю своему воображению [164] Ibid. .

Максу, Эрнсту и Софии Гогенберг никто никогда не объяснял, что значит это отсутствие охраны и почему в конюшнях Бельведера всегда готовы два разных экипажа. Позолоченный выезд предназначался для отца, потому что он был членом правящего дома и императорской семьи. Когда дети ехали вместе с ним, на козлах сидел кучер, одетый элегантнее иного фельдмаршала. Если же они садились в огромный «Граф унд Штифт» с шофером за рулем, встречные мужчины должны были приподнимать шляпы, а женщины и дети – приседать в реверансе. В другом экипаже и без отца их вообще никто не замечал [165] Ibid. .

Прошло целых девять лет, как в семействе Габсбургов появилась по-настоящему счастливая пара, но двор упорно изолировал супругу эрцгерцога от его общественной жизни. Для детей не было секретом: отца вынудили дать обет отречения, чтобы он мог жениться на матери. Франц-Фердинанд сказал дочери, что это его подарок ей и братьям. Обет позволял им создавать семьи по любви, то есть поступать так же, как родители [166] Hohenberg, Princess Sophie de Potesta (принцесса София Гогенберг де Потеста). . София, названная в честь матери, вспоминала:

Мы никогда не спрашивали родителей, с какими трудностями они сталкивались, и я совершенно не помню, чтобы они усаживали нас рядом с собой и объясняли, в чем дело. О создавшемся положении вообще не говорили, как будто его и не было. Но мы, конечно, все знали. Каждое посещение двора было страшным переживанием, потому что там мы ощущали себя людьми другой категории [167] Brook-Shepherd , 93. .

Матери разрешалось появляться на придворных церемониях, но нельзя было входить и выходить вместе с отцом, разделять с ним придворную трапезу, стоять рядом, когда он приветствовал войска или принимал почести от них. К великой досаде Франца-Фердинанда, ему даже нельзя было говорить «мы с супругой», выступая на публике.