Сергей Плохий - Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации [c 1470 года до наших дней]

Возможно, первым апологетом модели триединой нации стал Николай Надеждин, издатель “Философических писем” Чаадаева. Надеждин непоколебимо верил и в то, что русские бывают очень разными, и в то, что все они – один народ. В 1841 году, уже после ссылки, в которую он был отправлен в 1836 году после публикации взрывоопасных “Философических писем” (довольно скоро он займет должность редактора “Журнала Министерства внутренних дел”), Надеждин напечатал рецензию на труд австрийского языковеда-словенца по имени Ерней Копитар. В рецензии Надеждин дал историческую схему развития русских диалектов, насчитав их три: понтийский (малорусский), балтийский (белорусский) и великорусский. Согласно Надеждину, первые два были древнейшими. А третий – великорусский – возник как продукт смешения первых двух на колонизованных землях к востоку от мест первоначального обитания носителей первых двух диалектов.

Рецензию Надеждин опубликовал по-немецки и за рубежом, поэтому в России ее мало кто заметил. Тем не менее довольно скоро идея трехчастного деления языка и народа проникнет и к отечественным читателям. В 1842 году 47-летний словак Павел Иозеф Шафарик, цензор чешских книг, издал в Праге “Славянское народописание” (“Slovan sky narodopis”). Шафарик, уже тогда слывший корифеем славистики, предложил схему деления русского языка на диалекты, очень близкую предложенной Надеждиным. Более того, Надеждин в одном из своих текстов упомянул, что консультировал Шафарика. Слова о делении на три ветви единого (в глазах интеллектуалов того времени) “русского мира” стали первыми толчками языкового землетрясения, которому было суждено изменить политическую карту Восточной Европы.

Согласно Шафарику, существовали три наречия: великорусское (включая новгородский субдиалект), малорусское (жители не только подвластной Российской империи Украины, но и австрийских Галиции и Закарпатья) и белорусское. Шафарик верил в тесную связь языка и народности, поэтому описывал не только языковые общности, но и велико-, малороссов и белорусов как таковых. Хотя Шафарик никогда не проводил этнографических или лингвистических исследований “русских” диалектов, зато тщательно следил за российскими научными публикациями и поддерживал контакты с ведущими российскими славистами. В 1835 году Шафарик познакомился в Праге с Погодиным и в дальнейшем получал от него денежную помощь.

Знал Шафарик и Осипа Бодянского – уроженца Украины, профессора Московского университета, издателя “Истории русов”. Бодянский снабжал Шафарика лингвистическими материалами. В 1837 году он выслал Шафарику копию “Энеиды наизнанку” – белорусской пародии по мотивам произведения Котляревского. В 1842 году Бодянский писал другому коллеге – профессору Харьковского университета Измаилу Срезневскому:

Я всегда был того мнения, что последняя река [Припять] есть естественный предел белоруссов от малоруссов, тем более что по обоим берегам живут так называемые черноруссы или пинчуки, составляющие некоим образом переход от хохлов к белошапникам, и если я означил для Шафарика иначе нашу границу тут, то это вследствие рассказов самих белоруссов, сиречь ополячившихся [17] Цитата предоставлена Натаниелом Найтом. (Прим. авт.) .

Среди московских славянофилов Шафарик как лингвист пользовался непререкаемым авторитетом. Как только его этнографический труд вышел из печати, Бодянский, едва вернувшись из долгой поездки за границу (успел он и плодотворно потрудиться с Шафариком в Праге), взялся за русский перевод этой книги.

В 1843 году “Славянское народописание” Шафарика в переводе Бодянского увидело свет там же, в Москве. Деление Шафариком русского языка на три наречия – следовательно, и русского народа на три ветви – легло в основу воззрений Погодина на русскую историю. В конце 1850-х годов Погодин использовал эту схему при полемике с Максимовичем, другом и оппонентом из Киева. Тем не менее, какую популярность ни приобрела бы триединая модель Шафарика, она вовсе не стала общепринятой. В ней легко было усмотреть попытку подорвать единство русских народа и государства, о которых так заботилось правительство и консервативные круги. Но, как ни странно, против Шафарика выступили не великороссы, а их “младшие братья”.

Измаил Срезневский, профессор Харьковского университета, лингвист, состоявший в переписке с Бодянским и чье мнение тогда имело огромный вес во всей империи, предложил собственную схему деления русского языка. В 1843 году – почти одновременно с выходом перевода Бодянского и через год после возвращения из столь же долгого путешествия по славянским землям – Срезневский утверждал, что русский язык распадается на северное (великорусское) и южное (малорусское) наречия. Он следовал за Максимовичем, у которого подобное деление русской народности видим еще в труде 1837 года. Срезневский допускал существование белорусского диалекта, но считал его вариантом великорусского. В ту же эпоху с похожей идеей выступал и Юрий Венелин, уроженец Закарпатья и знаток болгарского языка и культуры [18] Третьим восточнославянским диалектом (“восточным”) Венелин называл болгарский язык. (Прим. пер.) .

При переводе с языка лингвистики на язык этнографии обозначение белорусского как варианта великорусского приводило к тому, что его носители – подгруппа великороссов, а не отдельный народ. Согласно полицейским документам, члены Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве думали так же. Накануне Январского восстания кое-кто из бывших членов этой организации снова стал утверждать, что украинцы (южнорусы, малороссы) – отдельный от великороссов народ.

Очередное возрождение польского вопроса придало непривычную остроту в имперской политике и культуре вопросу украинскому. Александр Герцен, писатель и отец-основатель народнического социализма, ввел в обиход представление об Украине как о третьей силе в борьбе за территории между Россией и Польшей. В январе 1859 года в журнале “Колокол” (издаваемом в Лондоне) Герцен пишет:

Ну, если после всех наших рассуждений, Украйна, помнящая все притеснения москалей, и крепостное состояние, и наборы, и бесправие, и грабеж, и кнут с одной стороны и не забывая с другой, каково ей было и за Речью Посполитой с жолнерами, панами и коронными чиновниками, не захочет быть ни польской, ни русской? По-моему, вопрос разрешается очень просто. Украйну следует в таком случае признать свободной и независимой страной 2.

Джинн вылетел из бутылки. Открыто написав, что независимость Украины возможна, ведь именно это так волновало имперские власти во время расследования дела Кирилло-Мефодиевского общества, Герцен сформулировал то, что Николай Костомаров в “Законе Божьем” написать так и не решился, будучи в этой теме первопроходцем. И хотя высказывание Герцена было лишь риторической фигурой, хлесткой фразой в разгар спора о будущем русско-польского пограничья, оно стало также признанием за жителями региона права самим определять свою судьбу. Переходя к области практической политики, и Герцен, и Костомаров отдавали предпочтение федерализации как способу решения проблем национальностей. Упомянутая статья Герцена в “Колоколе” исключением не была.