Уилбур Смит - Полет сокола [litres]

– Еще сутки, и все, – прошептала доктор, глядя, как Клинтон мечется и что-то бормочет.

Такая знакомая картина! Вскоре гной, образуясь в груди вокруг пули, распространится по всему телу. Робин была бессильна. Ни одному хирургу пока не удавалось проникнуть в грудную клетку.

Пригнувшись в дверях, в каюту вошел Зуга, остановился за спиной сестры и ласково тронул за плечо.

– Ему лучше? – тихонько спросил он.

Робин покачала головой. Зуга кивнул, словно ждал такого ответа.

– Тебе нужно поесть. – Он протянул ей миску. – Гороховый суп с беконом, очень вкусно.

Она и не заметила, что сильно проголодалась, и с охотой принялась за еду, обмакивая в похлебку корабельный сухарь. Зуга тихо продолжал:

– Я заложил в заряд как можно меньше пороха. – Он с досадой покачал головой. – К тому же пуля Мунго ударилась о спусковую скобу и должна была потерять большую часть скорости. Однако же…

Робин подняла глаза от миски:

– Пуля отскочила? Ты мне не говорил.

Зуга пожал плечами:

– Теперь это не важно. Но она отклонилась.

После его ухода Робин минут десять сидела неподвижно, потом решительно подошла к койке, откинула одеяло, развязала повязку и снова осмотрела рану.

Она очень осторожно проверила ребра под раной, надавливая большим пальцем и прислушиваясь. Похоже, все ребра целы… однако пуля могла пройти между ними. Робин осторожно нажала на опухоль – больной слабо дернулся. На этот раз почувствовался еле слышный скрежет, – возможно, ребро задето или даже расщеплено в длину.

Дрожа от волнения, она продолжила осмотр, медленно продвигаясь к спине и прислушиваясь к стонам спящего. Когда дело дошло до области под лопаткой, Клинтон с диким криком подскочил на койке, лицо его покрылось потом. Однако Робин удалось ощутить под пальцем что-то твердое, но не кость и не напряженную мышцу.

У Робин заколотилось сердце. Клинтон стоял вполоборота к Мунго, и пуля могла пройти совсем по-другому. Вполне возможно, ей не хватило силы, чтобы проникнуть в грудную клетку, и она, отразившись от кости, прошла под кожей вдоль ребер и застряла в толще спинных мышц, между широчайшей latissimus dorsi и большой круглой tenes major.

Доктор отошла от койки. Возможно, она и ошибается, но тогда Клинтон все равно умрет, и очень скоро…

– Попробую! – решила она. Через световой люк в каюте светило солнце, хорошего дневного света оставалось еще на час или два. – Зуга! – позвала Робин, открыв дверь. – Зуга! Иди сюда скорее!

Прежде чем переносить больного, Робин дала ему еще пять граммов опия. Больше давать было нельзя, в предшествующие тридцать шесть часов он уже принял пятнадцать граммов. Дневной свет угасал, но пришлось подождать, пока лекарство начнет действовать. Лейтенант Денхэм получил приказ убавить паруса, сбросить обороты винта и вести корабль как можно тише.

Зуга выбрал из команды двоих помощников: седого крепыша-боцмана и стюарда из кают-компании, показавшегося Робин достаточно спокойным и сдержанным. Втроем они приподняли раненого и перевернули на бок. Стюард расстелил на койке чистую белую парусину, чтобы собирать стекающую кровь, а Зуга быстро связал веревкой запястья и лодыжки Клинтона. Он предпочел мягкую веревку из хлопка, так как грубая пенька могла повредить кожу, и завязал ее специальным морским узлом, который не ослабевает при натяжении. Боцман помог ему закрепить концы веревки на раме койки. Почти обнаженное растянутое тело больного напомнило Робин картину в кабинете дяди Уильяма в Кингс-Линне, на которой римские легионеры привязывали Иисуса к кресту перед тем, как вбить гвозди. Она раздраженно встряхнула головой, отгоняя воспоминание, и сосредоточилась на предстоящей задаче.

– Вымой руки! – велела она Зуге, указывая на ведро с горячей водой и желтый щелок, выданный стюардом.

– Зачем?

– Вымой! – повторила она; сейчас было не до объяснений.

Ее руки уже порозовели от горячей воды и чесались от грубого мыла. Салфеткой, смоченной в кружке с крепким корабельным ромом, она протерла инструменты и разложила их на полке над койкой. Затем той же салфеткой протерла пышущую жаром бледную кожу раненого под лопаткой. Он дернулся, пытаясь высвободиться, и невнятно запротестовал. Робин кивнула боцману.

Тот слегка запрокинул голову капитана и всунул между зубами туго свернутый кусок фетра, из которого делались пыжи для пушек.

– Зуга!

Брат крепко взял Клинтона за плечи, не давая перевернуться на живот.

– Хорошо.

Робин взяла с полки острый как бритва скальпель и стала пальцем нащупывать место, где обнаружила твердое инородное тело.

Клинтон выгнулся дугой, испустив отчаянный крик, приглушенный фетром, но на этот раз Робин ясно ощутила посторонний предмет в опухшей плоти.

Ловко и решительно действуя скальпелем, она сделала первый разрез вдоль мышечных волокон, а затем, рассекая ткани слой за слоем и рукояткой скальпеля раздвигая синеватые пленки, стала продвигаться вглубь, туда, где ощущался твердый комок.

Клинтон бился и корчился, натягивая веревку, из груди рвался хрип, губы покрылись белой пеной, на челюстях, сжимавших толстый фетр, вздулись желваки. Его отчаянные рывки сильно мешали Робин, ее окровавленные пальцы скользили в горячей плоти, но ей удалось нащупать боковую грудную артерию, похожую на резиновую пульсирующую змею, и осторожно обойти. Более мелкие сосуды она пережимала щипцами и перевязывала кетгутом, разрываясь между необходимостью действовать быстрее и опасением усугубить положение. Она на мгновение остановилась и кончиком указательного пальца нащупала твердый комок.

По лицу Робин стекал пот. Мужчины, которые держали Кодрингтона, напряженно наблюдали за ее работой.

Она ввела скальпель в открытую рану и сделала надрез. Из-под пальцев выплеснулся желтый фонтан, крошечную жаркую каюту заполнил тошнотворный запах разложения. Выброс гноя длился всего секунду, потом в ране показался какой-то черный предмет, пропитанный кровью. Робин вытащила его пинцетом, следом выплеснулась еще одна волна темно-желтой жидкости.

Робин испытала прилив облегчения – она оказалась права. Пуля загнала кусок войлока глубоко в мышечную ткань. Доктор поспешно продолжила работу, глубоко проникая пальцем в пулевой ход.

– Вот она!

С момента первого надреза Робин впервые нарушила молчание. Свинцовый шарик был тяжелым и скользким, его никак не удавалось вытащить. Пришлось сделать еще один надрез, и лишь тогда она наложила на него костяной пинцет. Ткани, словно не желая расставаться с пулей, глухо чмокнули. Шарик тяжело стукнулся о деревянную полку. Робин еще некоторое время тщательно зондировала рану, подавив желание немедленно зашить и перевязать ее. Усилия доктора были вознаграждены – там оказался еще один гниющий кусок материи.