Уилбур Смит - Полет сокола [litres]

При этой мысли Зуга ощутил укол совести. Он знал, что никогда не напишет такого даже в самых тайных дневниках, а тем более не скажет сестре. Тем не менее жестокая мысль не оставляла его. Завернувшись в одеяло, майор устроился между двумя кострами – к рассвету трава покрывалась инеем – и под низкий басовитый храп Яна Черута, которому вторили визгливые фальцеты гиен, наконец уснул.

Холодным утром Зуга выбрался из-под одеяла, полный решимости восстановить свой пошатнувшийся авторитет, и ускоренным маршем двинулся туда, где двенадцать дней назад оставил сестру с караваном. До лагеря было миль сорок или чуть меньше, и майор шел без остановки, не остановившись даже на полуденный привал.

Лагерь основной колонны был разбит под приметным скалистым холмом, каменные шпили которого виднелись за много миль. Зуга назвал его горой Хэмпден в память о замке, который посетил в детстве.

Уже на дальних подступах к лагерю Зуга почувствовал что-то неладное. От подножия холма не поднимался дым, хотя там была оставлена коптиться почти тонна слоновьего мяса и, уходя, охотники видели позади толстый черный столб еще долго после того, как вершины гор скрылись за деревьями.

– Дыма не видно! – воскликнул майор.

Маленький готтентот кивнул:

– Я не хотел говорить первым.

– Неужели Камачо забрался так далеко?

– Кроме португальцев, есть и другие людоеды, – заметил сержант, по-птичьи вопросительно взглянув на него.

Зуга торопливо разделся. Черут молча последовал его примеру, отдавая носильщикам брюки и остальные предметы, затруднявшие бег.

– Идите за нами, и побыстрее! – велел майор, выхватывая у Мэтью запасной кисет с порохом, и пустился со всех ног.

Ян Черут нагнал его, и они побежали плечом к плечу, как не раз бегали раньше, загоняя стадо слонов до изнеможения на дистанции в несколько миль. Неприязнь Зуги к сестре мгновенно улетучилась, сменившись глубокой тревогой. Ужасные видения вставали перед его глазами: разграбленный лагерь, изувеченные тела на окровавленной траве, пробитые португальскими пулями или пронзенные широкими лезвиями ассегаев, которыми победно потрясают черные воины в перьях и юбках.

Он беззвучно повторял заученные с детства молитвы, которые с тех пор почти не вспоминал, и, сам того не замечая, бежал все быстрее, пока готтентот не отстал, что-то протестующе бормоча.

Зуга достиг подножия холма, на милю опередив сержанта. Бросив взгляд на красный шар заходящего солнца, он обогнул скалистый уступ, забрался на невысокую вершину и остановился, тяжело дыша всей грудью и утирая пот, струящийся по лицу. От ужаса его тошнило.

В тенистой лощине, где под деревьями мукуси располагался лагерь, не было никаких признаков жизни. Костры покрылись холодным черным пеплом, а крытые листьями навесы имели явно нежилой вид. Еще не отдышавшись, Зуга спустился по отлогому склону, отчаянно озираясь в поисках трупов. Куда все делись? Угнали работорговцы? Он содрогнулся, представив, что терпит сейчас Робин.

В хижине сестры не осталось никаких следов. Зуга побежал к следующей, потом еще к одной – все были пусты, но в самой последней он нашел скорченное тело, что лежало на песчаном полу примитивного жилища, завернутое с головой в одеяло.

Ожидая обнаружить изуродованный труп сестры, Зуга опустился на колени. Полуослепший от пота, заливающего глаза, он дрожащей рукой осторожно потянул за край одеяла, открывая голову.

Мертвец испуганно взвыл и подскочил на месте, что-то бессвязно бормоча и отбрыкиваясь от одеяла.

– Цербер! – Зуга прозвал так самого ленивого из носильщиков, тощего парня с волчьим аппетитом на мясо и куда меньшим рвением к работе. – Что случилось? Где Номуса?

Цербер, немного придя в себя, вручил майору записку – листок бумаги из дневника Робин, запечатанный сургучом. Текст письма гласил:

Дорогой Зуга!

Считая, что дальнейшее промедление нанесет серьезный ущерб интересам попечителей экспедиций, я приняла решение двигаться дальше со скоростью, которая поможет достичь наших целей до наступления сезона дождей. Оставляю Цербера ждать твоего возвращения. Двигайся дальше так быстро, как тебе угодно.

Записка была датирована десятью днями ранее, и больше Робин не оставила ничего – даже мешочка соли или пачки чая, хотя ни того ни другого Зуга не пробовал много дней.

Ян Черут застал майора на том же месте, сжимающим в оцепенении листок бумаги, однако к приходу носильщиков, которые едва держались на ногах, черная ярость уже вытеснила все остальные чувства. Зуга рвал и метал, стремясь немедленно кинуться вдогонку за караваном, но туземцы в изнеможении рухнули на землю и не желали подниматься, невзирая на проклятия и пинки.

Заставить носильщиков свернуть лагерь и тронуться в путь оказалось нелегким делом. Уговоры доктора встретили лишь изумление и смех – никто не верил, что она говорит серьезно. Даже Джуба не могла поверить, что Номуса, женщина, способна командовать караваном.

Последним и самым действенным аргументом оказалась плеть из шкуры гиппопотама. Маленький желтокожий капрал-готтентот, которого Ян Черут оставил за главного над своими мушкетерами, лихорадочно выкрикивал приказы с верхних ветвей дерева мукуси, куда загнала его Робин. Спустя час экспедиция тронулась в путь, однако легкомысленный смех быстро сменился подавленностью и хмурыми взглядами. От такого расклада люди не ждали ничего хорошего. Где это слыхано, чтобы женщина – молодая, да еще и белая, – вела караван неведомо куда? Уже через полмили туземцы начали жаловаться кто на наколотую ногу, кто на темноту в глазах – обычные недомогания носильщиков, не желающих идти дальше.

Робин подняла их на ноги, лишь выстрелив в воздух из тяжелого морского кольта. Она чуть не вывихнула запястье, но выстрел оказался весьма действенным лекарством для ног и глаз, и к концу дня они успешно одолели миль десять на юго-запад, что и отметила Робин ночью в дневнике.

Несмотря на решительный вид, который она напускала на себя перед солдатами и носильщиками, Робин была не вполне уверена в себе. Она старалась запомнить, как Зуга прокладывает курс с помощью компаса, и освоила его метод передвижения: заметить какой-нибудь холм или другую приметную деталь местности и двигаться строго к цели, а потом искать другой ориентир. Только так можно было выдержать постоянное направление в этой стране холмов и лесов.

Робин использовала любую возможность, чтобы взглянуть на карту Харкнесса, и вполне одобряла выбор маршрута. Брат намеревался пересечь обширную неизведанную страну, которую назвал Замбезией, и выйти на дорогу, которую их дед Роберт Моффат проложил от своей миссии в Курумане до Табас-Индунас, где правил Мзиликази, король матабеле.